"Иван Михайлович Касаткин. Чудо (Советский рассказ двадцатых годов)" - читать интересную книгу автора

сровняли, даже снежком припорошили, будто ничего и не было. А проволоку,
что поверх земли вышла, Васяга опятьтаки через окошко в избу владил.
Народу в читальню набралось - кулаком не пропихнешь!
Ладно. Василий разворачивает из газетины не ахти большой этакий ящичек,
кажет его нам со всех сторон.
- Вот, - говорит, - из этой самой штуки и выйдет вам чудо. Дело даже
совсем не хитрое. Кончик вот этой проволоки, что от креста, зажмем вот
сюда, а от самовара - сюда... Вот и готово!
Глядим, надевает парень себе на голову этакую вроде как уздечку, а на
ней две светлые штучки, как раз к ушам пришлись. И давай он с ящичком
возиться: туда верть, сюда верть, какой-то иголочкой потычет, уздечку на
голове поправит... Выложил перед собою часы. На потолок глянет, на часики
посмотрит... Ах, мать честная! Времечко идет, мы аж вспотели, а чуда -
никакого! Василий даже переносье сморщил, по глазам видим: не лотошит у
парня.
Я так и не дождался, ушел домой, похлебал щей со свининой, залез на
полати. Только было завел, по праздничному способу, глаза в дрему,
прибежали ребята: тятька, иди-де, там человечий голос высказывает про
всячину!
Понесся я туда. Народу у читальни - ступа ступой. Еле в избу продрался.
Василий в толпе - как идол, рожа сияет, только одно просит: не напирать и
не шуметь.
Выждал и я черед, сунулся головой в ту уздечку - да так глаза и
выворотил... Самый что ни есть человеческий голос явственно выкликает,
Кострома, дескать, Кострома... и случилосьде там то-то и то-то. Саратов,
например, Калуга... А то, нет-нет да и хватит вдруг про заграницу. Ах ты,
батюшки мои! Зачнет вдруг имена перекликать: Василий, Ольга, Семен... Даже
мое имя кликнул: Харитон, говорит, Харитон... Фу, чтоб ты издохла!
Дерут у меня с головы эту штуку-то, всякому лестно послушать, а я не
даюсь, вцепился обеими руками, дальше слушаю.
А голос-то и говорит: конец, конец, до свиданья, товарищи!
И - как в воду канул... Молчок! Мужики, которые еще не слышали,
допытываются у меня, а я чисто очумелый. Вышел на улицу. В чем тут сила?
Подошел к тому месту, где самовар зарыли, и даже плюнул в то место...
Василий из избы вывернулся, я к нему: скажи на милость, в чем тут
действие происходит? Можно ли, говорю, понять это, например, мозгами? Ведь
это что такое? Ведь это, брат ты мой, к примеру ежели, почище, чем во сне!
А Василий глянул на часики, чокнул крышкой и убежал домой.
Доглядел я этак в небо, затылок почесал, вошел в читальню и давай с
народом тот ящичек вертеть да разглядывать. Нет ничего примечательного -
так себе, пустяковина, на вес фунта не потянет. Мы со сватом Федором на
конец всего даже на колокольню полезли: не там ли главная закорюка?
Полезли тоже к самому верху, в оконце высунулись, глядим: проволока и
проволока и больше ничего. А на проволоке, шут знает для чего, яичко
беленькое...
К вечеру народу в читальню навалилось - дыхнуть некуда.
Всякому, видишь, удостовериться охота. Василий в той самой сбруе
прижухнул у ящичка, верть-поверть - ничего не выходит.
- Что, паря, не клюет? - интересуемся мы.
- Время, - говорит, - не вышло.