"Иван Касаткин. Задушевный разговор (Советский рассказ тридцатых годов)" - читать интересную книгу автора

И что бы мне раньше догадаться этак-то попросить, когда впервые
брухнул. Может бы, и не тронул... Перешиб он мне три ребра, кровью
плевалась.
С полей дружно стал появляться народ обедать, а собеседница моя,
Старкова Татьяна Кузьминична, не отставая крутить соломенные вязки,
развертывала передо мною повесть жизни своей.
- Я, милый, пятнадцать душ детей выходила. А как жилито! Исполу
земельку хватали за десятки верст. Ночью прибежишь домой, бывало,
посчитаешь сонных по головам, малых-то, загоришь сердцем, не уснешь и
бежишь опять в поле без памяти, схвативши корку сухую. Я их всех за
пазухой выпестовала. В полотенце ребенка, бывало, за шею повесишь и
бежишь, а в поде сунешь в снопы, и ладно. Поглотали слез, что и говорить!
Мы, тульские, переехали вот сюда, огляделись да всей семьей, двадцать один
человек, в колхоз и записались. И пошли в гору. У меня восемь сынов, и все
тут. И я от них не отстаю. Дочка-девчонка вон рвется в лес за орехами, за
вениками, не отпущу, пока уборка. Сын просит: купи, мать, гитару.
Дала сорок рублей. На, не жаль. Вина не пьет. Другой велосипед купил.
Все одеты-обуты. Мы со стариком прошлый год настукали шестьсот трудодней,
теперь и не охнем. А молодые, гляди, уже аванцы берут... - Решительным
шагом подошла к нам худощавая женщина, хозяйски глянула на старуху, на
вязки, вдоль улицы.
- Ты что, Кузьминишна, мало накрутила?
- Мало? Ребята из рук рвут. Бона охапку потащили. Ты, бригадирка, не
черни меня при постороннем. Мало ей!
Это и была Александра Михайловна Скотникова.
Я круглый год следил за ее делами по районной газете.
Я впервые ее вижу. Она смотрит на меня, слушает, и вдруг брови и
ресницы этой мужественной женщины дрогнули, посуровела, глухо заговорила:
- Что ж, трудно. Раздоры были зимой, верно. Только из района не помогли
мне. И сейчас обе бригады не спеты. У них почти одни мужчины, и семь
членов правления. У меня почти одни женщины, и ни одного члена правления.
И в правлении - ни одной женщины. Это дело? Одинокая я тут... Доработаю
отчетный год, отпрошусь. Пусть мужчину ставят.
Тряхнула мне руку. Побежала через дорогу и зазвонила в висячий под
березой обрубок рельсы: пора кончать обед.
- Не уйдет она из бригадирок, - сказала, покашливая, бабка Кузьминишна.
- Ох, горячая на работу! - Пообедавший народ двинулся в поле. Высокая,
худая бригадирша шла впереди всех устремленной, как бы летящей походкой.
Улица опустела. Я тоже двинулся восвояси. На ступеньке у крайней избы
сидел карапузик в большом отцовском картузе, оттопырившем ему уши. Я
остановился, залюбовавшись ухарским его видом.
- Ты что, парень, на работу не идешь?
- Я дом калаулю...
Порывшись в сумке, я выдал ему конфетку. И зашагал, постукивая
можжевеловой палкой о сухую землю и думая о добром, трудолюбивом,
мужественном, умном народе, о его великом подъеме.


1937