"Валентин Петрович Катаев. Почти дневник (Статьи, очерки)" - читать интересную книгу автора

Престарелые ученые, писатели с именами, не успевшие бежать издатели,
актеры и местные молодые поэты заседали по многу часов кряду, пытаясь не
столько договориться до дела, сколько хоть немного понять друг друга.
Свобода на этих собраниях была полная. Наиболее консервативная часть
ставила вопрос о самом факте признания Советской власти. Для них вопрос
"признавать или не признавать" был вопросом первостепенной важности. Они
даже не подозревали, что власть совершенно не нуждается в их признании и
разрешает им собираться исключительно для того, чтобы они могли лучше
познакомиться с порядком вещей в Республике.
Наиболее левая часть собрания, молодые поэты и художники
преимущественно, левые не только в области искусства, но и в области
политики, требовали не только полного признания власти, но также и активного
перехода на советскую платформу. Они призывали к сотрудничеству с рабочими и
желали объединения на этой почве. Средняя, наиболее осторожная часть упорно
стояла на почве чисто профессионального объединения, старательно избегая
вопроса о самом признании или непризнании существующей власти.
Я видел одно из этих собраний.
В большом, очень изящно отделанном зале, где еще так недавно лакеи во
фраках прислуживали эстетам в бархатных куртках и актрисам, разрисованным по
самой последней моде, теперь стояли стулья и грубые скамьи. На скамьях и
стульях сидели взволнованные, выбитые из колеи люди. В проходах толпились
опоздавшие.
Я видел знаменитого академика по разряду изящной словесности, сидевшего
в углу и опиравшегося подбородком о набалдашник толстой палки. Он был желт,
зол и морщинист. Худая его шея, вылезавшая из цветной манишки, туго
пружинилась. Опухшие, словно заплаканные, глаза смотрели пронзительно и
свирепо. Он весь подергивался на месте и вертел шеей, словно ее давил
воротничок. Он был наиболее непримирим.
Я видел другого академика (ныне покойного), почтенного филолога, очень
растерянно и по-стариковски согнувшись сидевшего во втором ряду рядом со
своей женой, сухой и бойкой старушкой. Он никак не мог понять, зачем так
много народа, что они хотят и почему кричат.
За столом президиума сидел рыжебородый издатель, ассириец с длинными
глазами навыкате, и очень мохнатый, похожий на геральдического медведя,
поэт-декадент с крупным всероссийским именем.
Говорил преимущественно поэт. Он был лидер золотой середины. Очень
приятным, грубоватым и убедительным эстрадным голосом он призывал собрание
под знамена профессионального союза, пропуская мимо ушей вопросы о признании
и непризнании. Он говорил о том, что мастерство печатника, что закон
типографской буквы и закон поэтического звука - есть один и тот же закон.
При этом он очень удачно цитировал Анри де Ренье, и себя, и еще кого-то из
новых.
Несколько раз академик по разряду изящной словесности вскакивал с места
и сердито стучал палкой об пол. Неоднократно левые демонстративно удалялись
из зала и были призываемы обратно во имя общего объединения.
Жена академика-филолога держала своего неуклюжего мужа за рукав и
требовала, чтобы он что-то сказал собранию. Несколько раз старик подымался,
вытаскивал из кармана мятый носовой платок, улыбался и садился на место, так
как общий шум не давал ему говорить.
Так соглашение достигнуто и не было.