"Валентин Петрович Катаев. Почти дневник (Статьи, очерки)" - читать интересную книгу автора

рубчатые ножи, примкнутые к длинным стволам колониальных карабинов.
Козьи кофты французских капитанов и расшитые золотом каскеты английских
морских лейтенантов торчали за столиками переполненных кафе и отражались в
зеркалах казино и театральных вестибюлей.
Благодаря присутствию многих военных и штатских иностранцев,
полковников и спекулянтов, международных авантюристов и дорогих кокоток,
русских князей и графов, крупнейших фабрикантов и содержателей притонов
город имел вид европейского.
Весна была холодной, но солнечной.
Мартовский случайный снег держался недолго. Налетал морской ветер,
затем туман. Они пожирали снег, уносили его белыми тугими облаками в море, и
на расчищенном, великолепно отполированном голубом небе опять блистало
холодное, ледяное солнце.
Улицы были полны цветов.
На углу двух центральных проспектов, возле кафе с громкой швейцарской
фамилией, стояли зеленые сундуки цветочниц, заваленные кудлатыми пачками
хризантем, мотыльками парниковых, огуречных фиалок и идиллическими звездами
подснежников.
Рядом с этими цветочными сундуками помещались столы валютных торговцев
с грудами разнообразных кредиток, купонов, чеков и аккредитивов, которые
успешно конкурировали с прелестной, но, увы, бесполезной красотой холодных и
нежных цветов.
Два потока праздных и хорошо одетых людей протекали мимо друг друга и
мимо этих цветов и денег. Над толпой носились запахи трубочного табаку,
английских духов, дорогой пудры и, конечно, сигар.
Скрипели башмаки и перчатки, постукивали трости, бренчали шпоры русских
поручиков, этих удалых молодых людей, нацепивших все свои заслуженные и
незаслуженные знаки отличия. Офицеры подчеркнуто козыряли друг другу,
уступали дорогу дамам, говорили "виноват", "простите", опять звенели шпорами
и с громким бряцанием волочили зеркальные кавалерийские сабли по граниту и
бетону тротуаров.
Это был самый беззастенчивый, самый развратный, трусливый и
ложновоинственный тыл.


II

На подступах к городу, на пяти позициях, самая дальняя из которых была
не более чем за шестьдесят верст, а самая близкая - за двадцать, обманутые и
одураченные легендарными обещаниями и цинично лживыми телеграммами, мерзли
на батареях вольноопределяющиеся, юнкера и кадеты. Они верили в помощь
англичан и французов. Им еще не надоело воевать. Они еще жаждали наград,
крестов и славы. Они еще не сомневались, что большевики будут раздавлены.
Город был обречен.
Уже ничто не могло помочь.
Этого могли не замечать только слепые или пьяные.
Однако этого не замечал никто. Или, вернее, этому никто не верил.
А между тем на окраинах и в рабочих предместьях люди жили своей особой,
трудовой и опасной жизнью революционного подполья.
Напрасно контрразведка развешивала агитаторов на фонарях и