"Валентин Петрович Катаев. Маленькая железная дверь в стене" - читать интересную книгу автора

доставлял массу неприятностей. Это само собой понятно. Так вот однажды мне
пришла в голову мысль научиться вязать. Почему-то я был уверен, что это
"пара пустяков". Я мечтал удивить свое семейство, связав в один прекрасный
день салфетку, занавеску или какую-нибудь другую полезную для хозяйства
вещь.
Я выкрал у старенькой бабушки - папиной мамы - стальной вязальный
крючок и клубок черных ниток, из которых старушка постоянно вязала себе на
голову кружевные нашлепки, похожие на сетку паука, и принялся за дело. Но не
прошло и минуты, как дом огласился моими воплями, так как я воткнул
вязальный крючок в указательный палец, во внутренний сгиб между первой и
второй фалангой. Крючок крепко засел в мясе, и никакими силами и хитростями
его нельзя было оттуда извлечь: не пускала проклятая насечка. При малейшем
прикосновении к крючку я визжал как зарезанный, обливался потом, дрожал, и у
меня уже начали синеть губы.
Тогда тетя надела шляпку, схватила меня за здоровую руку и потащила в
больницу Дюбуше. Мы мучительно долго сидели в сумрачной приемной, где стояли
устойчивые зловещие запахи карболки и эфира, не предвещавшие ничего
хорошего, и я продолжал рыдать и дрожать, так как о докторе Дюбуше ходила
слава как о большом грубияне. Больные приходили к нему на прием, содрогаясь
от страха, и ожидали от знаменитого француза каких-нибудь ужасных поступков.
Свободной рукой я размазывал по лицу слезы, а тетя, дрожа, поддерживала
висячий на пальце крючок и бормотала:
- Этот мальчик когда-нибудь нас всех уложит в гроб.
Вдруг перед нами появился громадный - как мне тогда показалось -
мужчина в модном заграничном костюме, просторном и вместе с тем удивительно
хорошо сидящем на его плотном теле, в блестящих штиблетах, с коротко
остриженной, большой, круглой, по-бычьи опущенной головой и эльзасски
голубыми, бычьими глазами, выпукло и грозно глядевшими на меня и на тетю
из-под стекол наимоднейшего парижского пенсне - золотого с пружиной.
Это был сам Дюбуше, спустившийся к нам, как некое божество. Тетя начала
быстро и пространно объяснять, при каких обстоятельствах произошла
катастрофа, и умоляла профессора немедленно положить меня в больницу и
оперативным путем под хлороформом удалить вязальный крючок, причем, ломая
пальцы, умоляла великого хирурга сделать операцию лично, не доверяя своим
ординаторам. "Чего бы это ни стоило, чего бы это ни стоило", - повторяла
она, и нос ее на самом кончике покраснел, как клубничка.
Но Дюбуше не обратил на нее внимания. Я не уверен даже, что он ее
вообще заметил. Он повернулся ко мне, с нескрываемым отвращением взглянул на
мое замурзанное лицо с такими лиловыми губами, как будто я напился школьных
чернил, затем взял меня одной рукой выше локтя, так что я почувствовал все
пять его железных пальцев, а другой поймал крючок и, не обращая внимания на
мои предсмертные крики, в мгновение ока вырвал из пальца окровавленный
крючок, брезгливо отдал его тете и, сказав "ведите этого сопляка домой",
удалился, не только не пожелав сделать перевязку или хотя бы, на худой
конец, помазать крошечную ранку йодом, но даже не взглянул на трешку,
которую тетя судорожно сжимала в сухом кулачке.
Так состоялось мое первое и единственное знакомство с доктором Дюбуше.
Возможно, что образ Дюбуше, сохранившийся в моей памяти, был нарисован
фантазией перепуганного насмерть мальчишки. Может быть, не было ни голубых,
"эльзасских" глаз, грозно глядевших из-за стекол наимоднейшего парижского