"Елена Катасонова. Сказка Андерсена " - читать интересную книгу автора

Ах, терем-теремок - милый, уютный, родной, с прекрасной акустикой, с
низкими купеческими дверьми и неожиданно просторным залом! Он играл и
играл - не главные, но и не выходные роли, а как-то побыл даже Чацким:
подменил заболевшего красавца премьера. Но это было давно, еще до войны.
Дмитрий Михайлович знал себе цену: некрасив, да и рост - не очень, а
теперь уж и возраст. Но он никогда не раскаивался, что променял на театр
сытое адвокатство. Не раскаивался и не жалел, потому что любил. И его
любили. В театре не притворишься, сколько ни пой про "святое искусство",
лицемерие здесь не пройдет - вмиг разгадают товарищи-лицедеи. Но Митя любил
театр в самом деле - до сентиментальности, до смешного - и, что поражало
особенно, никому не завидовал. Потому, наверное, так сохранился: был он
подвижным, легким, хотя не то что спортом, никогда и физкультурой не
занимался, даже зарядки не делал. А театр знал как собственный дом, мог
часами рассказывать, как играл Шекспира знаменитый Дальский - какой у него
был Отелло и какой Гамлет, как бледнела на подмостках гениальная Савина,
каким широким, непрактичным и добрым был Варламов - лучший комик российской
сцены, какие капустники устраивал он в Великий пост, когда целые семь
недель театры были закрыты, а играть хотелось безудержно!
В труппе друг о друге всегда все известно, ничто в труппе не скроешь,
нечего и пытаться. Про Митю было известно, что от него подло сбежала
скрипачка-жена и увезла с собой единственного любимого сына, что сын вырос
где-то вдали, и Митя писал ему длинные письма - сначала печатными буквами,
потом письменными, очень разборчиво, крупно, и это было мучением, потому
что почерк у Мити был непонятен, стремителен. Но он писал и писал - советы
на все случаи жизни, которую сам до смешного не знал, - писал на репетициях
и спектаклях, в ожидании выхода, потому что был твердо уверен, что сына
нужно воспитывать.
А потом сын погиб в воздушном бою с "мессершмиттами", и Дмитрий
Михайлович на нервной почве потерял голос. Врачи говорили, что со временем
все восстановится, только надо бы поберечься, и Митю от спектаклей
освободили. Поразмыслив, главный режиссер отправил его в городскую
библиотеку, поработать над репертуарными сборниками: современных хороших
пьес, как всегда, катастрофически не хватало.
Там Митя и познакомился с тихой и милой библиотекаршей, у которой тоже
на фронте погиб сын, а муж еще раньше - на западной нашей границе.
Познакомился и полюбил, пожалуй, впервые в жизни. Ему уже было за
пятьдесят, Татьяне Федоровне - немногим меньше. Оба они стеснялись своего
позднего, да и не ко времени, чувства, но. Боже мой, как они ссорились и
мирились, как ревновали, страдали и обижались! Особенно когда он вернулся в
театр и они не могли уже видеться с утра до вечера, не могли сразу же
объясниться.
"Моя любимая, ненаглядная, прости меня, - писал он ей после очередной
вспышки ревности, когда - в который раз! - хотел с ней навеки расстаться. -
Я просто очень расстроился, что ты не пришла на спектакль. А ведь я играл
для тебя, для тебя одной, дорогая моя! В антракте посмотрел в щелочку, а
тебя нет в зале. И я решил, что ты меня разлюбила, бросила, а тебя,
оказывается, отправили на дежурство. Не знаю, как я дожил до вчерашнего
дня, когда ты мне все объяснила. Не осуждай меня: актеры всегда чувствуют
все острее".
Но и она, не актриса, чувствовала так же: ревновала его к бывшей жене,