"Нина Катерли. Первая ночь (Авт.сб. "Окно")" - читать интересную книгу автора

на могилу жены, - и там ему очень не понравилось. Кладбище это, несмотря
на лето, траву и цветы, выглядело на редкость уныло и страшновато. Без
души. Хотя - уныло, тут, вроде бы, понятно - что веселого может быть на
кладбище? - однако Павел Ильич отлично помнил, что на деревенском погосте,
где под синим, выкрашенным масляной краской крестом уже сорок лет лежала
его мать, вовсе не было уныло. Грустно - это да, и мысли всякие в голову
приходили, спокойные мысли, неторопливые и важные, а уныния или уж, тем
более, страха - не было.
Там, на сельском этом кладбище, взобравшемся на сухой холм в километре
от деревни, стояли молчаливые и строгие березы, кусты малины разрослись у
ворот, в начале лета вспыхивали одуванчики, а осенью вылезали на песчаных
дорожках никому не нужные маслята. От подножья холма далеко, до самого
леса, лежало ржаное поле, узкая и прямая дорога к опушке, где виднелась
деревня, разрезала его, как пробор в волосах. Летали над полем и над
березами, медленно взмахивая крыльями, разные птицы, и верилось, что
мертвым тут спокойно. И было не страшно, когда подумаешь, что вот и самому
придется так лежать. Не то что здесь, среди одинаковых казенных
памятников, сделанных из какого-то шлакобетонного материала.
Нет, он, Кравцов, на такое не согласен.
Видел он, правда, сегодня одно старинное надгробие, не похожее на
стандартные эти памятники. Большой замшелый камень лежал среди высокой
травы в стороне от дорожки, а на камне - ни имени, ни фамилии, ни дат
рождения и смерти. Всего три слова: "Вотъ и все".
То, что собственную его жену, Анну Ивановну Кравцову, скончавшуюся три
месяца назад, похоронили там, куда он сам-то не хотел, это Павла Ильича не
очень расстраивало: во-первых, его лично вины тут не было, все решал не
он, а женина сестра, вздорная старуха, а во-вторых, Анне Ивановне, при ее
характере и способности на все быть согласной, наверняка без разницы было,
где лежать.
Странно это, и признавать неловко, но смерть жены не причинила Кравцову
того горя, которое нужно испытывать в таких случаях. Тридцать лет прожили,
а вот померла, а он хоть бы что: ест, пьет, на работу ходит в термический
цех, теперь вот отпуск взял - и никакой такой особенной тоски, уезжал ведь
он каждый год один то в деревню, то в дом отдыха, и никогда от отсутствия
рядом жены никакого неудобства не испытывал, но сейчас-то совсем другое
дело... Притворяться Павел Ильич не умел, и родные объясняли себе и другим
внешнее его спокойствие и даже равнодушие шоком и болезнью - о смерти жены
Кравцов узнал, сам лежа в больнице, и не сразу, а через восемь дней после
похорон. Говорили, что пройдет неделя-другая или даже месяц, и он очнется,
затоскует от одиночества, и тогда - беда. Но вот уже три месяца прошло, а
никакого одиночества и горя не получалось. Павел Ильич сам удивлялся
своему бездушию, раздумывал, почему это так выходит, и понять не мог.
Внезапная и неожиданная кончина жены казалась ему случайностью, дурацкой
ошибкой, и он чуть ли не саму Анну Ивановну готов был обвинить в том, что
не сумела без него дать смерти надлежащий отпор, как никогда никому его
дать не умела. Смерть-то, ясное дело, в тот день приходила за ним и, не
застав дома, прихватила старуху просто со зла. Павел Ильич лежал в тот
момент в больнице Эрисмана, как раз с подозрением на инсульт, состояние -
средней тяжести, а тут супруга его, никогда на сосуды и вообще ни на какие
хвори не жаловавшаяся, ни с того ни с сего помирает именно от