"Нина Катерли. Зелье (Авт.сб. "Окно")" - читать интересную книгу автора

кастрюле воду, бросил туда означенные листья, всыпал с трудом растолченный
в ступке агат, добавил пепел от вороньего пера, полынь, щепоть черного
перца и, наконец, спалив "грамотку", кинул ее останки. Проделав все эти
операции, он закрыл "круглый сосуд", то бишь кастрюлю, крышкой, убавил
огонь, чтобы не выкипало, и сел на табуретку возле плиты. Сидеть
предстояло долго, до рассвета, но взялся за гуж... А Мокшин все дела
привык доводить до конца. Спать не хотелось, сперва было немного смешно:
сидит болван у плиты и варит зелье... Варит перья... Сидит Лукерья и варит
перья... Лукерьей звали няньку... Перед Новым годом, вот на этой самой
кухне она гадала вместе с какими-то своими подругами: жгли бумагу - смятые
комки газет - и рассматривали на стене тени от пепла. "Мужчина высокий на
костылях", - шептала нянька, и Олег отчетливо видел плечистого инвалида с
обветренным добрым лицом. "Ктой-то на коне", - говорила она. "Где? Где?" -
вскакивали старухи и ничего не могли разглядеть, а конь настоящий,
вороной, с развевающейся густой гривой скакал по стене, и на нем казак в
бурке мчался, подняв над головой шашку.
Было это тридцать лет тому назад.
Легкий пар поднимался над крышкой, в домах напротив одно за другим
гасли окна.
- Олег, ты скоро? Пора спать! - крикнула мать из своей комнаты.
- Спи, мама, спи. У меня еще много, - отозвался он.
...Зелье зельем, а сила духа силой духа. Пора. Тридцать пять лет - это
тот возраст, когда мужчине уважение нужнее, чем всеобщая любовь. Всю жизнь
в симпатягах - мало. Посмотрим, товарищ Жуков, поглядим...
В комнате матери раздраженно скрипнула кровать, потом резко щелкнул
выключатель. Тихо.
Наступило воскресенье, одиннадцатое марта, восход солнца, согласно
календарю, должен состояться в 6:58.
И состоялся. Окно неярко, но вполне уверенно засветилось сероватым
мглистым светом. Олег взглянул на часы: 6:57. Он встал с табуретки.
Стрелка коснулась 6:58. Он выключил газ, взял кастрюлю полотенцем за
нагревшиеся ручки, осторожно перенес ее в свою комнату и поставил на
подоконник. А поставив, почувствовал внезапно такую усталость, что
немедленно, не раздеваясь, повалился на диван и крепко уснул.



7

Вкус был неопределенный, но перцу он бросил, как видно, от души - во
рту, во всяком случае, основательно жгло. Мокшин выпил полную чашку, вытер
губы и сел на диван. Ничего не происходило, никакого душевного подъема,
или там прилива решимости, или вспышки принципиальности он не чувствовал,
ощущал только, что не выспался и что - идиот - убил ночь перед выходным
днем неизвестно на что, на детскую чушь, и никому ведь не расскажешь:
засмеют.
- Сидишь? - спросила мать входя. - Почему не идешь к своей Дульцинее?
Поругались-таки?
- Мама, - вежливо, но твердо сказал Мокшин, - очень тебя прошу, не
говори ты о Варе в таком тоне. А лучше тебе вообще о ней помолчать, другой