"Вениамин Каверин. Два капитана" - читать интересную книгу автора

приблизительно в том месте, где освободился "Фрам". Провизии у оставшихся
еще довольно, и ее хватит до октября-ноября будущего года. Во всяком
случае, спешу Вас уверить, что мы покинули судно не потому, что положение
его безнадежно. Конечно, я должен был выполнить предписание командира
корабля, но не скрою, что оно шло навстречу моему желанию. Когда я с
тринадцатью матросами уходил с судна, Иван Львович вручил мне пакет на имя
покойного теперь начальника Гидрографического управления, и письмо для
Вас. Не рискую посылать их почтой, потому что оставшись один, дорожу
каждым свидетельством моего честного поведения. Поэтому прошу Вас прислать
за ними или приехать лично в Архангельск, так как не менее трех месяцев я
должен провести в больнице. Жду Вашего ответа.

С совершенным уважением, готовый к услугам
штурман дальнего плавания И.Климов".

Адрес был размыт водой, но все же видно было, что он написан тем же
твердым, прямым почерком на толстом пожелтевшем конверте.
Должно быть, это письмо стало для меня чем-то вроде молитвы, - каждый
вечер я повторял его, дожидаясь, когда придет отец.
Он поздно возвращался с пристани: пароходы приходили теперь каждый
день и грузили не лен я хлеб, как раньше, а тяжелые ящики с патронами и
частями орудий. Он приходил - грузный, коренастый, усатый, в маленькой
суконной шапочке, в брезентовых штанах. Мать говорила и говорила, а он
молча ел и только откашливался изредка да вытирал усы. Потом он брал детей
- меня я сестру - и заваливался на кровать. От него пахло пенькой, иногда
яблоками, хлебом, а иногда каким-то протухшим машинным маслом, и я пожню,
как от этого запаха мне становилось скучно.
Мне кажется, что именно в тот несчастный вечер, лежа рядом с отцом, я
впервые сознательно оценил то, что меня окружало. Маленький, тесный домик
с низким потолком, оклеенным газетной бумагой, с большой щелью под окном,
из которой тянет свежестью и пахнет рекою, - это наш дом. Красивая черная
женщина с распущенными волосами, спящая за полу на двух мешках, набитых
соломой, - это моя мать. Маленькие детские ноги, торчащие из-под
лоскутного одеяла, - это ноги моей сестры. Худенький черный мальчик в
больших штанах, который, дрожа, слезает с постели и крадучись выходит во
двор, - это я.
Уже давно было выбрано подходящее место, веревка припасена, и даже
хворост сложен у Пролома; - нахватало только куска гнилого мяса, чтобы
отправиться за голубым раком. В нашей реке разноцветное дно, и раки
попадались разноцветные - черные, зеленые, желтые. Эти шли на лягушек, на
костер. Но голубой рак - в этом были твердо убеждены все мальчишки - шел
только на гнилое мясо. Вчера, наконец, повезло: я стащил у матери кусок
мяса я целый день держал его на солнце. Теперь оно была гнилое, - чтобы
убедиться в этом, не нужно было даже брать его в руки...
Я быстро пробежал по берегу до Пролома: здесь был сложен хворост для
костра. Вдали видны были башни - на одном берегу Покровская, на другом
Спасская, в которой, когда началась война, устроили военный кожевенный
склад. Петька Сковородников уверял, что прежде в Спасской башне жили черти
и что юн сам видел, как они перебирались за наш берег, - перебрались,
затопили паром и пошли жить в Покровскую башню. Он уверял, что черти любят