"Эммануил Генрихович Казакевич. При свете дня (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

Москву впервые, но в нем не чувствовалось никакой растерянности, военная
привычка к перемене мест выбила из него, как и из большинства бывших
солдат, следы провинциальности, деревенщины, скованности движений. Возле
перекрестков он останавливался, читал название улицы и шел дальше
уверенным и ровным шагом. Было похоже, что кто-то подробно растолковал ему
путь следования, и он - из спортивного, быть может, интереса - не задавал
ни милиционерам, ни ранним прохожим никаких вопросов.
Единственное, что с несомненностью выдавало его принадлежность к
деревне, была приветливость: он здоровался с ремонтными рабочими, уже
собиравшимися к своим "объектам", вежливым и веселым: "Здравствуйте".
В этом слове и, главное, в том, как оно произносилось, можно было
распознать и просто естественную приветливость русского деревенского
человека, и особое уважение к труду рабочих, подновляющих не какие-нибудь
дома, а дома столицы, Москвы - предмета гордости и мечтаний миллионов
сердец в различных дальних углах обширнейшего из государств.
Так он прошел всю Кировскую улицу и вышел на площадь Дзержинского.
Тут, на этой площади, к которой сходилось множество широких и узких улиц,
можно было бы и спросить, как идти дальше, но, постояв с минуту в
задумчивости, человек перешел на противоположный тротуар, перерезал
наискосок еще улицу, поплутал в каких-то переулках и очутился на другой
площади. Здесь он остановился, соображая, как идти дальше, но внезапно
заметил в очертаниях площади и в простиравшейся вдоль нее высокой красной
стене что-то торжественное и необыкновенно знакомое. Затем он увидел
Мавзолей Ленина и тогда понял, где находится. Он весь похолодел, ибо,
зная, что Красная площадь существует, и в подробностях зная все, что на
ней расположено, он тем не менее был огорошен тем, что все здесь на самом
деле именно такое, каким оно представлено в кинофильмах и на тысячах
виденных им рисунков, фотографий, картин и газетных заставок. Больше всего
удивило его, быть может, то обстоятельство, что он просто вошел на эту
площадь, точно так же как и на любую другую. В своей гордости за Москву и
в особенности за ее святая святых - Красную площадь - он, пожалуй,
предпочел бы, чтобы сюда входили по-особому, как-то совсем не так. Чтобы
сюда билеты продавали, что ли.
- Так вот куда ты залетел, Андрей Слепцов, - сказал он себе
вполголоса и вынул правую руку из кармана, словно для отдания чести. Левая
же рука осталась в кармане, и это было бы странно для солдата, если бы
рука существовала. Но руки левой не было, а был только рукав.
Андрей Слепцов постоял на Красной площади добрых минут двадцать,
наконец повернул направо. У Охотного ряда он впервые обратился к постовому
милиционеру, и тот растолковал ему, куда идти дальше. А идти ему следовало
до площади Пушкина, чтобы затем, повернув по бульвару, дойти до нужного
переулка.
Однако было слишком рано стучаться в дом. Поэтому Слепцов, не
заворачивая в переулок, сел на бульваре на скамейку. Здесь он вскоре
незаметно задремал.
Когда он проснулся, было уже часов девять. Все кругом изменилось до
неузнаваемости. Пустынные гулкие улицы, широко и свободно лежавшие под
нежаркими утренними лучами солнца, превратились в шумливый и пестрый
человеческий улей. Гул и топот, жужжание и цоканье, человеческие голоса и
короткие сигналы автомобильных сирен заполнили все на этой огромной