"Эммануил Генрихович Казакевич. Приезд отца в гости к сыну (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

распекал, и трудно было представить его себе пьяным и слезливым, и
боящимся своей залихватской женки, и прощающим ей все. Тимофея Васильевича
он, впрочем, встретил по-приятельски, увел его к себе в комнатку, где
вокруг висели щиты с подрагивающими стрелками, потом дал ему синие очки и
повел его к печи - смотреть сквозь небольшие глазки на запертое пламя,
бушевавшее внутри нее.
Потом Ульянов внезапно исчез, и Тимофей Васильевич почувствовал себя
одиноким и потерянным здесь, в этом странном корпусе, ни на что на свете
не похожем. Но вот из полумрака появился Иван. Он взял отца за руку и
повел, как ребенка, куда-то, поставил его в сторонке и тихо сказал:
- Смотри.
И тут началось. Открылась лётка, и раскаленный жидкий металл двинулся
из печи. Все в домне мгновенно преобразилось. Стало нестерпимо жарко и
нестерпимо светло. Тени запрыгали по далеким стенам как бешеные. Огонь,
осветив ярчайшим светом все закоулки доменной печи, а заодно и соседнюю
домну, соединенную с этой, как бы раздвинул их, показал их действительные
размеры, более грандиозные, чем это представлялось раньше.
Раскаленный жидкий металл пустился по наклонной плоскости прямо по
полу незнамо куда и мог бы все сжечь на своем пути, если бы не замеченные
раньше ложбинки в желтом песочке. Раскаленные струи кинулись по этим
ложбинкам вперед. Алое и золотистое пламя, похожее на адское и еще
пострашнее, вдруг напомнило Тимофею Васильевичу их приходскую церковь
Василия Великого, где во всю стену были изображены адовы муки. Но тут
огонь был настоящий, бесы, то бишь горновые, метались с баграми в руках,
пробегали, кидались с этими баграми прямо на огонь, пускали жидкий огонь
то в одну, то в другую ложбинку и уже не замечали ни Ивана, ни его отца,
словно это были для них незнакомые люди.
Тимофей Васильевич глядел на окружающее с суеверным ужасом, и только
присутствие сына успокаивало его, хотя и сын во время плавки изменился,
стал каким-то нездешним, смотрел на огонь и металл, как завороженный,
забыв, кажется, обо всем на свете; золотистые отсветы прыгали по лицу
Ивана, сверкали и играли в его глазах.
Словно угадав мысли отца, Иван обернулся к нему, посмотрел на него
внимательно и сказал ласково:
- Не бойся, тятя.
Почему-то он именно здесь вспомнил слово "тятя", с детских лет совсем
забытое, и оно умилило его. Он повторил:
- Не бойся, тятя. Огонь - наш раб, рассчитан и расчерчен по графику.
Это, конечно, было верно, но когда Тимофей Васильевич очутился на
высокой платформе, ведущей из домны на вольный свет, он не без опаски
поглядел на небо: есть ли оно еще на своем месте. Оно было на своем месте,
в нем неподвижно и необыкновенно высоко стояли перистые облака. Тимофей
Васильевич украдкой перекрестился и вздохнул. Иван заметил его движение и
улыбнулся. Естественное в старину и непривычное, почти забытое Иваном
теперь, это движение тем не менее чем-то растрогало его, как и слово
"тятя". И в то же время он испытывал удивление от того, что жизнь отца так
мало изменилась - по крайней мере по внешности; казалось, что там все так
же, как было тридцать лет назад, разве что вместо телег и бричек по
дорогам ходят автомобили. Он подумал: "То ли район там такой отсталый, то
ли сам отец крепко держится старины, а может, потому он и держится