"Александр Казанцев. Небывалые были (два рассказа о необыкновенном)" - читать интересную книгу автора

"высшим взором" из нашей карты в соседнюю.
После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над "научным обоснованием"
хиромантии.
Лем оказался человеком невысокого роста, подвижным, умным, острым на язык,
веселым. Улыбаясь, он сказал, что на этом докладе не хватало еще одного
фантаста - Герберта Уэллса. Ему, придумавшему "машину времени", но не
придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать,
будто перемещение во времени возможно.
- Если проколоть иглой колоду карт, - подсказал я.
- Вот именно! - подхватил Лем и добавил. - Впрочем, оракулы, кудесники,
предсказатели существовали и раньше Уэллса.
- А цыганки и сейчас раскидывают карты, - напомнил я.
- Ой, сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые
хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз
пик, - смеясь сказал Лем. - А ведь гадальная колода карт нечто
знаменательное, не правда ли? В ней - образ антимиров, смещенных во
времени.
Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал
профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и
заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из
подмосковных физических центров. Ученый широких взглядов, он живо
интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был
классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома,
что могло бы служить второй его докторской диссертацией на этот раз в
области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут
за горное дело, а он чтит "игорное". Профессор Поддьяков имел в виду
шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными
членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились
членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.
Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа. С
присущим ему юмором он рассказывал, как стал учителем "математических
танцев". Удивленный, я переспросил. Он объяснил, что в тридцатые годы
проходил курс западных танцев, вернее серию курсов, поскольку оказался на
редкость неспособным учеником. Однако будучи незаурядным математиком и
шахматистом, не привыкшим сдаваться в сложных положениях, он решил
провести математический анализ всех танцевальных па, которые ему не
давались. Составил уравнения и блестяще решил их. После этого дело пошло.
Он уже не наступал "медвежьими лапами" на туфельки своих партнерш и даже
сам стал учить танцевать других и брал призы на бальных конкурсах.
- Неужели шахматы помогли? - изумился я.
- Научили всегда искать выход, - подтвердил профессор. - И математика,
конечно. Кстати, о Станиславе Леме, телепатии и цыганках, - неожиданно
перевел разговор Михаил Михайлович. - Конечно, закон причинности в природе
нельзя нарушить. Следствие не произойдет раньше причины, яйцо не появится
прежде курицы, вылупившейся из него цыпленком. Физическое тело не может
переместиться в воображаемой колоде трехмерных карт, смещенных во времени,
но...
- Что но? - насторожился я.
- Передача нематериального сигнала как будто не противоречит закону
причинности.