"Кирилл Казанцев. Последняя обойма ("Константин Шумов") " - читать интересную книгу автора

заметить:
- Ну не хотите говорить, не надо. Я же просто спросил...
Я не стал дожидаться приближения санитаров, сел за руль и наклонил
голову вниз, чтобы парни в белых халатах не видели моего лица. Они вытащили
Сидорова и положили на носилки. Я сразу же завел двигатель...
Удаляясь от больничных ворот, я смотрел, как санитары тащат к зданию
прогнувшиеся под тяжестью сидоровского тела носилки, а чуть позади
размашисто шагает Матвей Александрович. Чем дальше они уходили, тем быстрее
исчезали белые пятна халатов, и в конце концов темнота осенней ночи
поглотила всех четверых.

Глава 13

И тогда я посчитал, что для одного дня и одной ночи событий было
слишком много. Я поехал домой, покручивая время от времени ручку приемника,
пытаясь из радиопрограмм узнать что-то еще о происшествии в "Европе-Инвест".
Но в эфире либо играла музыка, либо ведущие вели вялые беседы с полуночными
слушателями, любящими излить душу.
Я решил, что лучше будет часов в одиннадцать утра позвонить Гарику,
который наверняка в курсе дела. Гарик был единственным милиционером среди
моих знакомых. Или наоборот - единственным моим знакомым среди милиционеров.
Он был хорошим парнем. Настолько хорошим, что несколько раз рисковал ради
меня жизнью, карьерой и всем, чем еще можно рискнуть.
Было почти четыре часа утра, когда я подъехал к своему дому. Усталость
взяла свое, и я выбирался из машины медленно, морщась от боли, вновь
атаковавшей мой позвоночник, и поеживаясь от ночного холода. До рассвета
было далеко, и с каждым новым днем его приход отдалялся. Начинался сезон
ранних сумерек и поздних восходов, сезон холода и темноты, когда солнечный
свет дается лишь на несколько часов в день. Этого слишком мало, чтобы
утолить тоску. Этого слишком мало, чтобы поверить в то, что холод и
сумерки - не навсегда. В конце сентября, когда уходит бабье лето, а
заморозки становятся обычным делом, особенно трудно поверить, что
когда-нибудь вновь придет тепло, придет жизнь и дождь будет желанным потоком
веселящей влаги, а не леденящим душем... Так трудно поверить, что все
изменится к лучшему.
Я неспешно проковылял по ступеням к подъезду, вошел в вестибюль и
вызвал лифт. Его движение на первый этаж наполнило шахту таким шумом, будто
двигался пассажирский поезд. Так было уже миллион раз. Миллион раз я
возвращался домой посреди ночи, один, усталый, вымотавшийся, разбитый. Я
вызывал лифт и ехал наверх, к себе. Ехал один, в квартиру, где мне
предстояло лечь и уснуть одному, одному пережить свою боль и свои тревоги.
Так трудно поверить, что когда-нибудь все изменится.
Я провел ладонью по лицу, словно хотел стереть усталость. Как бы не
так. Хотелось упасть на кровать и лежать так миллион лет. Чем выше
поднимался лифт, тем хуже я себя чувствовал, тем сильнее была тяга к
немедленному падению в холодную постель ради долгого беспробудного сна...
Лифт вздрогнул и замер. Резко отъехали двери, и я шагнул вперед,
нашаривая ключи в кармане.
- Спокойно, без резких движений!
- Стоять!