"История Биафры" - читать интересную книгу автора (Форсайт. Фредерик)

Осенние зверства

Обстановка, сложившаяся после июльского переворота, была крайне тяжелой. Когда известия об убийствах солдат — выходцев с Востока в казармах Северной и Западной Нигерии дошли до их родных мест, страсти накалились. Безоружные, переодетые в гражданскую одежду, шедшие ночью и прятавшиеся днем первые группы офицеров и солдат начали пересекать Нигер и рассказывать о том, что произошло.

Для полковника Говона эта неделя была решающей. Уже приводились различные причины, по которым именно он был выбран лидером заговорщиков. Тот довод, что он просто был следующим по старшинству офицером, без сомнения несостоятелен. Данное им самим по радио 1 августа объяснение, что он был назначен большинством существующего Высшего Военного Совета, на Востоке не было принято во внимание. Во-первых, Совет не принимал решений большинством, а во-вторых, он и не собирался. Третья причина, которой объясняли избрание Говона, в частности, писатели-эмигранты, это то, что он был единственным человеком, который мог держать под контролем восставших.

Перед новым режимом стояли три срочные нерешенные проблемы: необходимость остановить убийства в армии, найти приемлемого для всех Верховного Главнокомандующего и определить, на какой основе может состояться будущее объединение четырех областей.

Полковник Оджукву, хотя и не был готов признать главенство полковника Говона, тем не менее ясно понимал, что если хоть что-то в Нигерии может быть спасено от разрушения, то ему придется для этого сотрудничать с новым режимом. Поэтому он предложил по телефону из Энугу собрать встречу представителей военных губернаторов, чтобы попытаться достичь соглашения о по крайней мере временном объединении региональных военных группировок, образовавшихся в результате переворота.

На Севере, Западе и в Лагосе контролирующей силой была теперь Северная армия. Выходцы с Востока в «этой армии»    (т. е. Федеральной) были либо убиты, либо изгнаны. Большинство выходцев со Среднего Запада (а их было не так уж и много) принадлежали к Ибо Среднего Запада, а поэтому считались тоже людьми с Востока, и их постигла та же участь. А выходцев с Запада в армии были единицы, потому что по традиции Йоруба редко записывались в армию.

Встреча представителей была проведена, как намечалось, 9 августа. На ней было достигнуто соглашение (при содействии северян) об отводе войск в районы, соответствующие их этническому происхождению. В более поздних описаниях событий этот факт зачастую обходят вниманием, хотя это соглашение, будь оно выполнено, могло бы спасти Нигерию. На Западе переворот поддерживали только бывшие политики времен Акинтолы, которых большинство населения все еще до смерти ненавидело. Возвращение солдат-северян на Север могло бы дать народам Запада возможность высказаться откровенно, что было совершенно невозможно, пока гарнизоны северян оставались в каждой казарме, и их отряды занимали дороги.

Вождь Аволово, освобожденный из тюрьмы, был все еще достаточно популярен для того, чтобы говорить от имени Запада. Но новый режим так и не сдержал обещания. Предлогом послужило то обстоятельство, что не было достаточного количества солдат-Йоруба, чтобы заменить северян. На самом же деле безопасность могла бы быть обеспечена полицией, потому что у жителей Запада не было причин буйствовать. Как потом оказалось, оставшиеся солдаты-северяне как на Западе, так и на Востоке были чем-то вроде оккупационной армии, да зачастую и вели себя соответственно.

На Востоке полковник Оджукву придерживался буквы соглашения. Северяне из состава гарнизона Энугу были репатриированы по железной дороге на Север, и, в соответствии с условиями соглашения от 9 августа, им было позволено взять с собой оружие и боеприпасы для защиты от возможных засад. Предполагалось, что это оружие будет возвращено назад после того, как военные вернутся домой. Но, оказавшись в Кадуне, отряды из Энугу оставили оружие себе и больше о них не слышали.

В других местах солдаты, бывшие родом с Востока, требовали вернуть их домой. Некоторых из них отправили с Севера, но без оружия и без охраны. По дороге они подвергались постоянным издевательствам со стороны враждебно настроенного населения тех районов, по которым они проходили. Напряжение росло.

К концу месяца стало ясно, что пропали еще сотни человек. Именно тогда полковник Оджукву и потребовал, чтобы оставшимся было разрешено вернуться домой. После его заявления те 22 человека, которые содержались в Икедже, были уничтожены.

Все это для Востока не прошло бесследно. После майской резни генералом Иронси была создана комиссия по расследованию, под председательством судьи Британского Верховного Суда. Таким образом, он следовал практике, начало которой положили британцы после Джосских бунтов 1945 года и резни в Кано в 1953 году. Но прежде чем была назначена эта комиссия, Иронси поручил своему начальнику штаба провести краткое предварительное расследование. Полковник Говон, у которого Высший Военный Совет постоянно требовал доклада о его выводах, тянул, утверждая, что доклад еще не готов. На деле этот доклад так никогда и не состоялся, потому что, придя к власти, Говон распустил комиссию, которая никогда и не была назначена. В результате не было ни определения ответственности за майские убийства, ни преследования по закону тех, на кого падала эта ответственность, ни возмещения жертвам.

Тем временем на Востоке все подозрительнее относились к Говону: все выглядело так, как будто он никогда и не намеревался вытащить на свет Божий первопричины майских убийств. Это впечатление усилилось еще и после того, как с его благословения был опубликован документ, в котором заявлялось, что единственной причиной беспорядков послужило обнародование 24 мая Декрета об Унификации страны. На деле же этот документ был единогласно принят Высшим Военным Советом, в составе которого было двое северян: полковник Хассан Кацина и альхаджи Кам Салем.

Гораздо важнее (и это часто выпускают из вида) был крутой поворот в общественном мнении Восточной Области по вопросу о будущем устройстве Нигерии. Раньше они были первейшими защитниками Единой Нигерии, приложили к реализации этой идеи больше усилий, чем любая другая этническая группа и постоянно защищали ее на всех политических уровнях. Но между 29 июля и 16 сентября Восток повернул на 180 градусов. Для них это был тяжелый жизненный опыт, извлеченный из недавних событий. Жалобный отрывок из одной официальной публикации Правительства Восточной Области (осенью того же года) поясняет, к каким выводам им пришлось придти.

«Недавние события показали, даже еще яснее чем прежде, что наша уверенность в том, что только сильная центральная власть может удержать вместе народы этой страны, была слишком самонадеянной. Мы, возможно, сильно упрощали ситуацию. Теперь кажется, что та основа, на которой строилась наша концепция одной нации, одного общего гражданства и одной судьбы, никогда и не существовала».   [7]

Не слишком приятное признание. Чувство разочарования было глубоким, почти болезненным. Даже сегодня оно все еще присутствует в тоне тех в Биафре, кто тогда был в центре всех этих событий.

Тем временем во всех Областях и на всех уровнях шла дискуссия по вопросу о том, какую позицию займет каждая Область на предстоящей Расширенной Специальной Конституционной Конференции, которая должна была пройти в Лагосе, начиная с 12 сентября. На этой Конференции Восток предложил свободное объединение штатов с высокой степенью внутренней автономии, не потому что это была их заветная мечта, но потому, что это была единственная форма организации, в которой, казалось, учитывалась реально сложившаяся ситуация. Тремя месяцами позже полковник Оджукву выразил эту точку зрения в двух фразах: «Будет лучше, если мы немного отодвинемся друг от друга и выживем. И гораздо хуже, если мы придвинемся поближе и погибнем в столкновении».   [8]

Север тоже избрал свободную федерацию, но даже еще более свободную, чем предлагал Восток, настолько свободную, что это уже больше походило на конфедерацию государств, и чтобы уж совсем не оставить никаких сомнений по поводу их желаний, делегация Севера приложила подробный меморандум о Восточноафриканской Организации общего управления, предлагая ее в качестве модели. В своих предложениях делегация Севера сказала о Нигерийском Единстве буквально следующее:

«Недавние события показали, что попытки нигерийских лидеров строить будущее страны на основе жесткой политической идеологии нереалистичны и ведут к катастрофе. Слишком долго мы делали вид, что нет различий между народами этой страны. Мы должны честно признать, как имеющий первостепенную важность в нигерийском эксперименте — особенно на будущее — тот факт, что мы — разные народы, которых свели вместе случайности недавней истории. Было бы безумием делать вид, что все обстоит иначе».   [9]

Сходство выводов в этом отрывке и в ранее цитированной восточной публикации — несомненно. Впервые за все время Восток и Север согласились с очевидностью их собственной несовместимости.

Север даже пошел дальше, требуя, чтобы в любую новую нигерийскую конституцию был внесен пункт о возможности отделения, прибавляя: «Любое государство — член Союза сохраняет за собой право на полный и односторонний выход из Союза и установление условий сотрудничества с другими членами Союза в такой форме, какую они могут совместно или индивидуально счесть необходимой».   [10]

В отличие от позиции Востока, точка зрения Севера полностью соответствовала давней традиции. Именно тогда и произошел еще один крутой поворот. После нескольких дней, проведенных в Лагосе, внутри северной делегации, казалось, назрел кризис. Из Кадуны прибыл полковник Кацина; делегаты поспешно уехали на Север, Конференция была отложена.

Когда после консультаций северяне вернулись, они представили совершенно иной пакет предложений. На этот раз они хотели иметь сильное и эффективное центральное правительство, даже при условии уменьшения автономии областей. Они согласились на создание в Нигерии большего количества Штатов (идея, которая до сего времени была им отвратительна) и согласились убрать любое упоминание об отделении.

Было много попыток объяснить такой невероятный разрыв со всеми традиционными принципами северян. В частности, утверждалось, что люди из Среднего Пояса, чьи пехотинцы составляли основу армии, совершенно ясно дали понять, что не хотят возврата к региональной автономии, поскольку тогда они снова попадут под власть эмиров, которая им изрядно надоела, и что они, чтобы получить то, чего добивались, оказывали давление на Север и на Центральное правительство. Если это правда, то значит в нигерийскую политику вошла новая сила — племенные меньшинства — и совершила то, что Уолтер Шварц называет «третьим переворотом».  

Другое объяснение состоит в том, что эмирам пришло в голову — или им это объяснили — что почти автономный район в основном будет существовать на свои собственные доходы и что Северу тогда придется выплачивать крупные займы, взятые на строительство плотины в Кайнджи и продление железнодорожной ветки в Борну, а Восток завладеет большей частью нефтяных денег.

Третье объяснение в том, что снова заработали британские дипломаты и использовали свое несомненное влияние на Севере, для того, чтобы убедить их, что Уайтхолл никоим образом не желает превращения Нигерии в Конфедерацию государств.

В-четвертых, возможно, что правительство Севера осознало, что вполне может позволить себе роскошь выпустить на политическую сцену Объединенной Нигерии представителей племенных меньшинств и даже разрешить создание новых штатов при том условии, что сами они останутся на заднем плане, — обладателями реальной власти, удостоверившись в том, что сила Центрального правительства будет зависеть от армии, а армия останется орудием Севера. Некоторые подтверждения этой точки зрения появились потом, когда после разделения Севера на 6 Штатов корреспондент Би-Би-Си задал полковнику Кацине вопрос: затронули ли эти изменения, хоть в какой-то мере, традиционные структуры власти на Севере. Кацина ответил: «Ни в малейшей степени».   Когда в самом разгаре нынешней войны вдруг стало похоже, что полковник Говон мог бы предъявить излишние претензии, Кацина перебросил Бригаду Хауса на северные подступы к городу Лагосу и преспокойно назначил сам себя Начальником Штаба армии, став преемником другого северянина — полковника Биссалла.

Какова бы ни была причина перемены, сама перемена была так внезапна и так не в стиле северян, что все это походило на какую-то закулисную сделку, а удовлетворенная реакция Уайтхолла на эти перемены была так очевидна, что весьма трудно поверить в то, что Британский Верховный Комиссариат удовольствовался ролью совершенно праздного наблюдателя.

Как оказалось, Конституционная Конференция кончилась ничем, поскольку была прервана новой волной убийств на Севере. Резня возобновилась с такой силой, что раз и навсегда были уничтожены все иллюзии по поводу того, что ненависть Севера к Востоку можно отбросить, как фактор преходящий в развитии новой нации. Тогда же зародилась уверенность Востока в том, что единственная их надежда на дальнейшее выживание как народа заключается в выходе из Нигерии.

В позднейшей литературе, опубликованной Нигерийским военным правительством (неудивительно, что вся федеральная литература крайне просеверно настроена), были приведены некоторые причины этих убийств, а их размеры и характер сильно преуменьшены. Рассмотрение этих оправданий показывает, что все они были выдуманы или добавлены уже после самих событий, а сопоставление относящихся к делу данных и показаний очевидцев-европейцев доказывает их фальшивость. Основное оправдание заключалось в том, что на Востоке было убито некоторое количество северян, и это послужило толчком к резне на Севере. На самом же деле, хотя и были какие-то проявления насилия по отношению к северянам, живущим на Востоке, но случилось это через 7 дней после начала бойни на Севере.

Как и в мае, резня была запланирована и организована главным образом теми же самыми силами, которые были замешаны в январских событиях: политиками, чиновниками, местными государственными деятелями, партийными головорезами. И снова люди видели, как их возили в автобусах от города к городу, и они побуждали чернь к насилию и руководили их налетами на Сабон Гари, где жили выходцы с Востока. Было только одно существенное различие: в конце лета полиция и армия не только присоединились, но зачастую и активно возглавляли эти банды убийц, будучи в первых рядах тех, кто грабил имущество жертв, насиловал их женщин.

Эти события начались между 18 и 24 сентября, а точнее за несколько дней до открытия Лагосской Конституционной Конференции, в северных городах Макурда, Минна, Гбоко, Гомбе, Джое, Сокото и Кадуна. IV Батальон в Кадуне оставил свои казармы и вместе с гражданскими приступил к грабежам. Полковник Кацина издал предупреждение солдатам, приказывая им не вмешиваться, но это не возымело ни малейшего действия.

29 сентября 1966 года Говон выступил по радио, явно намереваясь положить конец насилию. Он сказал: «Кажется, все начинает выходить за рамки разумного и граничит с безрассудством и безответственностью»,   так что у слушателей создалось впечатление, что, до какого-то определенного предела, убийства выходцев с Востока могут рассматриваться как разумное мероприятие. В любом случае, вмешательство Говона оказалось безрезультатно. Погромы не только не ослабели, но в этот день из пламени превратились во всесожжение.

Чтобы читатели не сочли описание того, что произошло, плодом воображения (теория, которая впоследствии была почти что официально обоснована в некоторых британских и нигерийских правительственных кругах), трое европейцев-очевидцев лучше расскажут о том, что они видели.

Корреспондент журнала «Тайм»,   7 октября:

«Резня началась в аэропорту, неподалеку от родного города V Батальона — Кано. Из Лондона только что прибыл самолет на Лагос, и когда выходившие в Кано пассажиры направлялись для таможенного досмотра, в таможенный зал ворвался солдат с дико горящими глазами, угрожающе размахивавший винтовкой и вопрошавший: «Ина Ньямири?»,   что на Хауса значит: «Где эти проклятые Ибо?»    Среди таможенников были Ибо. Они побросали свои мелки и побежали, но были застрелены другими солдатами на главном терминале. Выкрикивая кровожадные проклятия мусульманской священной войны, солдаты-Хауса превратили аэропорт в бойню, закалывали штыками рабочих-Ибо в баре, стреляли в них в коридорах и вытащили из самолета пассажиров-Ибо, чтобы, поставив их в ряд, расстрелять.

Из аэропорта солдаты, развернувшись цепью, двинулись по окраинным кварталам Кано, охотясь за Ибо в барах, гостиницах и на улицах. Часть отряда повернула свои «Ленд-Роверы»    к железнодорожной станции, где более сотни Ибо ждали поезда, и расстреляла их всех из автоматов.

Солдатам не пришлось всех убивать самим. Вскоре к ним присоединились сотни Хауса-гражданских, которые неистовствовали по всему городу, вооруженные камнями, заостренными мотыгами, мачете и самодельным оружием из металла и осколков стекла. С криками «Язычники!»    и «Аллах!»    солдаты и толпа захватили Сабон Гари (кварталы чужаков) — грабя и сжигая дома и магазины Ибо, убивая их владельцев.

Всю ночь и все утро продолжалась резня. Потом, усталые, но довольные, Хауса разошлись по домам и казармам, чтобы позавтракать и поспать, а муниципальные мусоровозы послали собрать мертвых и свалить их в общие могилы за пределами города. Количество убитых так и не стало известно, но их было не менее тысячи.

Каким-то образом несколько тысяч Ибо выжили в этой оргии, и у всех была только одна мысль: «уехать, выбраться с Севера».  

Уолтер Партингтон, «Дейли Экспресс»,   Лондон, 6 октября:

«Но из того, что мне рассказали во время моего путешествия на зафрахтованном самолете в те города, куда можно долететь самолетом Северной Гражданской авиакомпании, а потом на попутках по этой безлюдной земле, по ужасу эта резня временами походила на конголезскую резню. Не знаю, остались ли вообще Ибо в Северной Области, потому что, если они не умерли, то должны были спрятаться в буше, на невозделанной земле, равной по площади Франции и Британии.

Я видел, как грифы и собаки рвали на части тела Ибо, а женщины и дети размахивали мачете, палками и ружьями.

В Кадуне я разговаривал с летчиком чартерной авиалинии, который на прошлой неделе перевез в безопасное место сотни Ибо. Он сказал: «Количество убитых должно намного превышать три тысячи»…   Одна молодая англичанка сказала: «Хауса вытаскивали раненых Ибо из госпиталей и добивали их».  

Я разговаривал с тремя семьями из города Нгугу, расположенного в буше, в 17 милях отсюда (отчет был помечен Лагосом). На трех «Ленд-Роверах»    они уехали из города, где около 50 Ибо были убиты бандитами, опьяневшими от пива, украденного из каких-то европейских магазинов. Другой англичанин, убежавший из города, рассказал о двух католических священниках, по пятам за которыми бежала толпа… Я не знаю, удалось ли им убежать, я не стал ждать».   Множество убитых Ибо были похоронены в общих могилах за стенами мусульманского города.

В Джосе пилоты, которые перевозили Ибо на безопасный Восток, говорили, что убитых было по крайней мере восемьсот.

В Зариа, в 45 милях от Кадуны, я разговаривал с Хауса в одеяниях цвета шафрана, который сказал мне: «Мы убили здесь около 250 человек. Может быть, Аллах пожелал этого».  

Один европеец видел, как в его саду под окнами зарезали женщину с дочерью, после того, как ему не разрешили впустить их в дом».  

Колин Легам, «Обсервер»,   Лондон, 16 октября 1966 года.

«Тогда как в каждом городе и деревне Севера Хауса знают, что произошло в их собственных поселениях, только Ибо до конца могут рассказать эту ужасную историю. 600 тысяч, или около того, человек, которые бежали в безопасность Восточной Области: изрубленные, исполосованные кнутом, искалеченные, раздетые и обобранные до нитки, лишенные всего, что у них было; сироты, вдовы, раненые. Одна женщина, немая и оцепенелая, вернулась в свою деревню, после того как пять дней подряд шла, неся с собой один единственный шар. Она держала голову своего ребенка, которую отрезали у нее на глазах.

Мужчины, женщины, дети приходили со сломанными руками и ногами, отрубленными кистями рук и разорванными ртами. Беременным женщинам разрезали животы и убивали неродившихся детей. Общее количество погибших неизвестно. Количество раненых, которые приехали на Восток, исчисляется тысячами. По прошествии двух недель обстановка в Восточной области все еще напоминает лагеря беженцев в Израиле после окончания последней войны. Это сравнение совсем не так уж и фантастично».  

Продолжать описание этих зверств и того размаха, с которым они творились, — в те две недели конца лета 1966 года — значило бы навлечь на себя обвинение в том, что упиваешься всей этой грязью. Собранные потом свидетельства очевидцев, рассказы жертв исчисляются тысячами страниц, и временами природа этих зверств просто недоступна человеческому пониманию. Это же относится и к рассказам английских врачей, которые были среди тех, кто ухаживал за ранеными в аэропорту и на железнодорожной станции Энугу, когда на Восток возвращались беженцы.

Но не менее страшна была последующая попытка нигерийского и британского правительств замести все это «под ковер»,   как будто от того, что об этом перестанут говорить, будет легче стереть и саму память о происшедшем. Для нигерийского правительства эта тема является табу; а среди английских политиков — со времен Берджеса и Маклина — это самый лучший повод для прекращения любой беседы.

Множество премудрых журналистов, кажется также со всеобщего молчаливого согласия, договорились не упоминать об убийствах 1966 года, как об одной из причин отделения Восточной Нигерии от Федерации и нынешней войны. Это нереалистический подход. Никто не сможет объяснить нынешнее отношение биафрцев к нигерийцам, не упоминая об этих событиях, также как невозможно рассказать о современном отношении евреев к немцам, не упоминая о том, что пережили евреи под властью нацистов между 1933 и 1945 годами.