"Джон Китс. Стихотворения" - читать интересную книгу автора

встречалось изображение души в виде обширного пространства, чаще всего сада
или леса, с постройками, фонтанами и олицетворениями страстей, подчас
сражающимися друг с другом. Для романтизма тяга к средневековью характерна,
но едва ли такая; тут уж перед нами скорей "душа души", если использовать
выражение старшего современника Китса, Г.Р.Державина. И английский (т.е.
"нерегулярный", прикидывающийся дикой природой) парк поэтому столь любезен
Китсу: именно там могут неожиданно явиться то герои скульптурной группы, то
греческая урна на постаменте, персонажи оживают, разворачивают действа то на
сюжет, взятый у Боккаччо ("Изабелла"), то на более или менее собственный
сюжет Китса ("Канун Святой Агнессы"), действие становится все более - как
выразился С.Эйзенштейн о поэмах Пушкина "Полтава" и "Медный всадник" -
"кинематографично", следует чередование крупных и общих планов, наплывы и
т.д. - перед нами используются приемы искусства, о самом создании которого
во времена Китса никто и не помышлял. Вещью бесконечно далекой от природы,
одухотворенной статуей, венчается китсовский пейзаж. Китс создает свою
собственную поэтику и свой поэтический мир, настолько сильно опережая каноны
своего времени, что отчасти, быть может, становится понятно - отчего не
поняли и не приняли Китса почти все его мудрые современники. Мы "не
понимать" уже не имеем права. Концепция парка (верней - "сада") как проекции
души (и наоборот) давно и подробно разработана, хорошо известна антитеза
"французского" парка (например, Версаля), в котором зеленые насаждения
прикидываются архитектурой, все подстрижено и подметено, - и "английского",
прикидывающегося чуть ли не лесом в первозданном виде. "Сад Души" Джона
Китса - безусловно, английский. В нем происходит все, что происходит в
стихотворениях и поэмах Китса (кроме немногих, написанных на случай), в нем
невозможны Монбланы байроновского Манфреда, бури кольриджевского "Морехода",
Стоунхенджи вордсвортовской "Вины и скорби", в нем царит формула,
извлеченная, видимо, из "Гимна интеллектуальной красоте" Эдмунда Спенсера:
"В прекрасном - правда, в правде - красота", и в рамки этой формулы не
подлежит вводить никакой "штурм и натиск": колоссальные масштабы
неоконченного "Гипериона" свойственны не ему, а одному из главных его
"учителей" - Джону Мильтону. Если поэта-романтика измерять непременно
ипохондрией, перемноженной на умение вести легкую светскую беседу (как в
бессмертном байроновском "Беппо"), Джона Китса, пожалуй, придется вообще
романтиком не числить. Однако выясняется, романтизм бывает очень различен:
его мерилом в некоторых случаях может служить как раз творчество Китса.
Впрочем, к "большим масштабам" Китса все же влекло. Едва лишь выпустив
в свет свою первую юношескую книгу, он уехал из Лондона, через несколько
месяцев вернулся, но целый год отдал он главному, как тогда ему казалось,
делу жизни: поэме "Эндимион". 8 октября 1817 года он пишет о новой поэме в
письме Бенджамину Бейли: "Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного
незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией". К середине марта
следующего года поэма была закончена (именно в запланированных размерах!),
месяцем позже - вышла отдельной книгой. Параллельно с окончательной
шлифовкой "Эндимиона" Китс написал еще и поэму "Изабелла", словом - наставал
его звездный час.
О достоинствах самого крупного произведения Китса трудно говорить, коль
скоро нет возможности предложить его читателям в русском переводе (кроме
нескольких фрагментов).
Античный миф о любви юноши Эндимиона и богини Луны Дианы, видимо, был