"Кэндзабуро Оэ. Опоздавшая молодежь" - читать интересную книгу автора

крыльца, и в следующее мгновение я остаюсь один на залитой солнцем
спортивной площадке и, шатаясь, делаю несколько шагов по горячей, сухой
земле. Вслед мне смотрят, я чувствую на себе взгляды, глаза молча
наблюдающих за мной директора и учительницы, покрасневшие, полные слез
глаза, простившие меня глаза. Не оборачиваясь, я иду, как был, босиком.
"Проиграли войну - вранье! Директор и учительница с ума посходили. Его
величество император выступил по радио - вранье, вранье все это".
Я иду, всхлипывая, по утопающей в солнце спортивной площадке. Я ощущаю
себя одиноким, по-настоящему одиноким. И это ощущение возникает не потому,
что я один на залитой солнцем спортивной площадке - мне представляется, что
я в полном одиночестве глубокой ночью бреду по огромной, бескрайней пустыне:
эту страшную картину я часто вижу во сне, и это все - сон. Вранье все это. Я
останавливаюсь и, вытерев слезы тыльной стороной ладони, смотрю на
усыпальницу, возвышающуюся в углу спортивной площадки. Я стою у входа в
усыпальницу. Староста деревни, резервист, всегда говорил, что, если б вдруг
мы проиграли войну, он бы перед входом в усыпальницу вспорол себе живот.
Всхлипывая, я стою босой, на том месте, где староста должен сделать себе
харакири.
Усыпальница была единственной гордостью нашей нищей деревни. Тяжелая
светло-коричневая крыша, до блеска отполированные золотистые кипарисовые
двери. Сейчас на ярком летнем солнце они особенно величественны и сияюще
прекрасны. Золотые гербы - цветок хризантемы - сверкая, смотрят на меня, как
глаза зверя, глядящего из тьмы. Они угрожают мне.
"Проиграли войну - вранье, вранье, все это. Его величество император
выступил по радио - вранье! А если это правда, что станет с теми, кто погиб
на войне? Что станет с теми, кто умер в тылу? Ведь тогда мой отец сгниет,
как труп обыкновенного червяка или собаки, и его душа уже не будет жить
вечно. И я тоже не смогу умереть за Его величество императора, и подохну как
собака". Мне страшно, мне тошно, тошно, тошно.
Пусть говорят, что мы проиграли войну. Даже если это правда, наверно,
найдутся люди, которые не согласятся с этим и будут сражаться до конца. И я
буду одним из тех, кто вместе с этими храбрецами не признает, что война
проиграна. "Я не верю, что война проиграна, не признаю, что война проиграна.
Я буду жить так, точно ничего не случилось и война продолжается".
Я вынимаю из кармана брюк нож, выпачканный кровью и салом жирного тела
учительницы, бесстрашно вонзаю его себе в левую руку и поворачиваю нож вбок.
На солнце загорается розовая рана.
И тут от боли я взвыл как собака и заплакал, как сделал бы, наверно,
если б меня били эти люди.
Слезы и кровь оставляют на сухой земле спортивной площадки крохотные
черные пятна, гравий впитывает их. Потерять сознание и упасть бездыханным,
погибнуть, как храбрый солдат, зарывшись лицом в горячий песок, - как
соблазнительна была бы такая смерть! Я иду, выставив на солнце открытую
рану, не пытаясь остановить сочащуюся кровь. Мне хочется умереть под этим
жарким солнцем, упасть, как падают замертво старые собаки. "Ваше
императорское величество, я еще маленький, но умираю за вас".
Я вижу, как в ворота школы с песнями и криками врывается толпа ребят. С
невообразимым шумом и криками. Все наши деревенские ребята. С кошками - в
нашей деревне не осталось собак, - даже с козами, таща на плечах младших
сестер и братьев, будто сегодня праздник, будто полчище крыс, бегущих в