"Поль Кенни. Коплан попадает в пекло ("Коплан") " - читать интересную книгу автора

Монмартру.
С наступлением ночи они вернулись на улицу Рэнуар и с молчаливого
согласия забыли о своих профессиональных проблемах, чтобы сполна насладиться
друг другом.
В перерывах Коплан не выпускал из вида своей цели, однако все вопросы,
которые задал он своей очаровательной подруге, остались без ответа. Сильвия
вскоре сама вернулась к этой теме, спросив Франсиса:
- Если эту миссию в Бухаресте поручат тебе, не мог бы ты на обратном
пути сделать небольшой крюк и заехать в Вену?
- Зачем?
- Чтобы успокоить меня. Он рассмеялся:
- Плутовка! Ты хочешь таким образом узнать, что ваши секретные
соглашения с таинственным Алмазом имеют благоприятное для Австрии развитие?
Она с виноватым видом опустила голову и прошептала:
- Тебе известна эта мысль Анатоля Франса: "Женщина откровенна, если она
не лжет без причины"?
- Тебе это очень подходит.
- Есть другая цитата, которая мне тоже подходит. Я вычитала ее в
журнале "Эль", на который подписываюсь, чтобы поддерживать свой французский:
"Тело женщины питается ласками, как пчела цветами".
- Красиво, - прокомментировал Франсис.
Они лежали на диване обнаженные, как Адам и Ева до грехопадения.
Она шепнула ему на ухо:
- Мой милый, я твоя пчела...
Даже мертвый воскрес бы при виде ее красивого тела. Коплан забыл СВДКР,
Старика, Румынию и прочее...
В тот же вечер и в то же самое время по воле судьбы, управляющей людьми
без их ведома, Людвиг Кельберг думал о Париже и вспоминал женщину, которую
любил в этом городе.
Уже неделю провел он в одиночной камере военной тюрьмы Лупеаска,
расположенной в самом Бухаресте.
Немецкого шпиона, охраняемого днем и ночью, еще не допрашивали.
Вооруженные охранники, у которых он настойчиво требовал встречи с адвокатом,
ему не отвечали.
Кельберг понимал, с какой целью его подвергли тяжелому испытанию
одиночеством. Это был классический метод, используемый во всем мире, чтобы
сломить дух заключенного, дать ему понять, что отныне он исключен из
общества, управляемого законами, что ему нечего рассчитывать на помощь извне
и что он оставался один на один со своей судьбой.
Людвиг Кельберг держался хорошо.
Вместо того чтобы деморализовать, этот нечеловеческий режим закалял его
неукротимую волю.
Разумеется, в первые часы своего заточения, погрузившись в пустоту, он
начал хандрить. Он не мог себе простить, что не уехал сразу после тревоги в
парке Филипе-ску. Дело в том, что он так и не догадался о слежке, начатой
сразу после его выхода из автобуса. Он думал, что люди сигуранцы поджидали
его на квартире и что он совершил непоправимую ошибку, отправившись туда за
своими вещами.
Но и эта самонеприязнь, знакомая всем заключенным, продолжалась
недолго. Зная, что человек, лишенный свободы, оставшийся наедине со своими