"Артур Кестлер. Слепящая тьма (Политический роман)" - читать интересную книгу автора

он придал ему кое-какие черты внешнего и внутреннего облика некоторых лично
знакомых ему старых большевиков. Но в целом Рубашов - образ вымышленный и
собирательный, искать его прототип бесполезно. То же относится и к другим
персонажам романа.
Следовательно, тот, кто вознамерится найти в романе описание реального
хода исторического процесса, неминуемо попадет впросак. Приходится
предупреждать об этом потому, что реакция отдельных читателей - именитых и
рядовых - на романы и пьесы о нашей недавней истории заставляет опасаться,
что и тут несогласие с антисталинским, антикультовым пафосом писателя будет
прикрываться придирками к "неточностям" и "фактическим ошибкам". Для
придания роману большей силы обобщения Кестлер, прекрасно знавший
исторические факты, намеренно прибегал к домыслам, упрощениям,
"неточностям". На то он и художник.
Но дело не только в фактах. Столь же неправомерно было бы принимать за
аутентичное отображение реальности все содержащиеся в романе рассуждения о
предпосылках и причинах утверждения личной диктатуры и о подоплеке
репрессий. В этих рассуждениях немало глубоких и тонких мыслей, порой
предвосхищающих сегодняшнее понимание этих проблем. Но при чтении романа ни
на минуту нельзя упускать из виду, что на его страницах рассуждает человек,
убеждающий (и в конце концов убедивший) себя в том, что он обязан выполнить
"последнее партийное поручение", оклеветать самого себя и умереть как
ненавидимый и презираемый всеми "враг народа". Чтобы убедить себя в
необходимости такой жуткой смерти, он должен признать неизбежность того, что
случилось в партии и стране. Он должен стать на позицию исторического
фатализма. И потому не может обойтись без софизмов и передержек.
По-видимому, к сходным заключениям, хотя и из других побуждений, пришел и
сам автор романа. В этом, повторяю, основа его личной духовной драмы.
Сходные фаталистические заключения привели героя романа к смерти, а писателя
- к разочарованию в марксизме. Но вступать с ним сейчас в полемику значило
бы ломиться в открытую дверь.
Думается, мы, несмотря ни на что, окажемся способными осознать, что
наличие объективной почвы для какого-либо явления (в данном случае - культа
личности и всего, что с ним связано) отнюдь не тождественно с отсутствием
альтернативы, с невозможностью выбора и что строительство социализма, даже в
отсталой стране, отнюдь не предопределяло обязательность и неизбежность
победы сталинщины с ее зловещими методами управления и с идолопоклонническим
образом мыслей.
Если принять во внимание все то, о чем сказано выше, можно по
достоинству оценить непреходящую ценность романа Кестлера: могучее
художественное воссоздание гнетущей и губительной атмосферы периода культа
личности, калечившей человеческие души, порождавшей взаимную
подозрительность, недоверие, "охоту на ведьм", разрушавшей нормальные
человеческие связи, насаждавшей произвол и беззаконие. Атмосферы,
тысячекратно воспроизводившей ситуацию, при которой лучшие люди страны гибли
оклеветанные и ошельмованные на полвека вперед. То, что своим чутьем
художника угадал и показал Kестлер, - лишь часть огромной, написанной кровью
и слезами картины. Может быть, даже ее наиболее гуманная если здесь вообще
уместно употреблять это слово, часть. То, что он показал, - лишь один - и
притом не самый жестокий - из дьявольских способов морального и физического
разрушения человеческой личности.