"Вера Кетлинская. Мужество " - читать интересную книгу автора

нанайцев. - Приказываю вам не давать ни-че-го! Сами не давать и все стойбище
не давать!
- Почему стойбище будет слушай? - снова подняла голос женщина.
- Хамабису! - вторично крикнул Самар, но вопросительно посмотрел на
Парамонова: женщина спрашивала правильно.
- Надо делать так, - мягко заговорил Парамонов, - надо говорить с
каждым хозяин отдельно. Каждому хозяин надо объяснить: уйдет рыба, уйдет
сохатый, уйдет белка и лиса - беда будет. Помирай нанаец. Иван Хайтанин
может жить, советская власть платит ему деньги, а другие не могут жить.
Поняли?
Наймука и Самар кивали головами.
- А теперь выпьем, - сказал Парамонов ласково и налил в чашки еще
спирту.
Жена Самара поставила на стол печенье и конфеты.
Михайлов развернул пеструю бумажку и медленно обсасывал твердый
леденец. Его руки уже не дрожали, но ему томительно хотелось, чтобы ушел
Парамонов, и чтобы можно было тихо сидеть у окошка, и чтобы жена сидела
напротив с рукодельем.
- Товарищ Михайлов уедет месяца на два, - сказал Парамонов. - Если что
надо, к вам будет приходить мой брат Степан.
Когда они шли домой, Михайлов сказал сдавленным голосом:
- Стар я, Николай Иваныч... если бы кого другого...
- Зажился! - побагровев, прикрикнул Парамонов. - Ждешь, когда и отсюда
вычистят? Шляпа!
Вечером в "красной юрте" происходило комсомольское собрание.
Комсомольцев было всего шесть человек, но сбежалась вся молодежь стойбища,
да и пожилых людей немало собралось на манящий огонек керосиновой лампы.
Кильту рассказывал о том, что на берегу Амура строится город, что на
строительство города приехали комсомольцы и что они зовут к себе нанайскую
молодежь.
Председатель сельского совета Иван Хайтанин сидел в уголке за печкой.
Он был очень молод, ему едва исполнилось двадцать два года, но он учился в
далеком городе Ленинграде, в Институте народов Севера, и чувствовал себя и
старше и опытнее окружавших его сородичей.
Когда Кильту рассказал все, что знал, вышел вперед Иван Хайтанин. Его
карие глаза светились, широкоскулое загорелое лицо вспыхнуло темным
румянцем.
- Товарищи, - сказал он и поднял натруженную маленькую руку, -
товарищи, мы живем дико, не видали даже Хабаровска. У нас нет больниц, нет
бани, нет кино. У нас умерла вчера молодая женщина - некультурность убила
Урыгтэ, дикость, грязь. Нет больницы, а старики шаманят, старики гонят
черта - а кто его видел, черта? Сказки, обманывать дураков! А теперь
советская власть строит на Амуре город. Будет больница, театр, автомобиль,
магазин. В городе есть другой свет, он горит сам, не надо спичек, он идет по
проволоке, надо только двинуть такой крючок на стене - и стеклянная бутылка
дает свет. В городе магазины - что хочешь купи. И в городе школа, институты,
для детей, для больших людей, кто хочет - учись. Мы, нанайцы, жили не как
люди, а как паршивые собаки. Мы хотим жить как люди. Мы хотим город. Мы
поможем строить город, товарищи!
В тусклом свете лампы по лицам бродили улыбки. Ходжеро сказал с места: