"Крах игрушечной страны" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 8

Врач попытался как можно больше рассказать мне и Патриции о моем состоянии здоровья. О том, каким оно было. О том, каким будет в течение ближайших нескольких недель. О том, каким оно, возможно, станет через несколько месяцев. Слово «возможно» пугало меня. Я только-только вырвался из той черной ямы. Что еще за чертовщина с этим "возможно"?

Патриция сидела на кровати, держа меня за руку.

Спинальдо объяснил, что во время попытки извлечь пулю из груди у меня произошла кратковременная остановка сердца…

— Вы нам об этом не говорили! — воскликнула Патриция.

Несмотря ни на что, она оставалась лучшим прокурором во всем штате Флорида.

— Мы тогда находились в больнице, — пояснила Патриция, повернувшись ко мне. — Фрэнк и я. — Она повернулась обратно к Спинальдо. — Вы нам сказали, что в течение пяти минут сорока секунд имел место недостаточный приток крови к головному мозгу. Это трудно назвать "кратковременной остановкой".

— Да, трудно, — согласился Спинальдо. — Но мистер Хоуп сообщил, что он помнит некоторые реплики, произносившиеся во время операции…

Я действительно их помнил.

"А, черт, сердце остановилось!.. Стимулятор, скорее…

Эпинефрин… Следите за временем… Черт, не получается…"

— …и это показывает, что при остановке сердца он некоторое время находился в сознании. Я могу лишь предположить, что проведенный нами прямой массаж сердца…

Раскрытая грудная клетка и руки, сдавливающие обнаженное сердце.

— …позволил предотвратить аперфузию.

— Что такое аперфузия? — спросила Патриция.

Я предоставил ей вести беседу.

Думал я уже нормально, а вот разговаривал — не очень.

— Общая ишемия, — пояснил Спинальдо.

М-да, медицинский жаргон еще хуже юридического.

— А это что такое?

Старый добрый английский язык. Милая Патриция. Я крепко пожал ей руку.

— Прекращение притока крови к мозгу.

— Но вы сказали, что этого не произошло.

— Так мы считаем. Я лично считаю, что кровь все же поступала в мозг. Поймите, мозг — орган первостепенной важности. Он получает все, что ему требуется, и получает это в первую очередь, раньше всех остальных органов. Это стратегия организма, нацеленная на выживание в критических ситуациях. Я уверен, что лидокаин оказал должную помощь.

Ему удалось перевести желудочковую тахикардию — это наиболее вероятное последствие такой ситуации, — в тахикардию пазушную. Но мозг получал необходимый ему кислород и боролся за поддержание кровообращения.

Конечно, это мои предположнеия. Они основаны… ну, на том, что вы оставались в сознании.

Там была темнота и был яркий свет, непроницаемая тьма и слепящее сияние. Там не было прошлого, лишь «сейчас». Голоса, обеспокоенные голоса во тьме. Слова звучали растянуто, словно магнитофонная запись, пущенная на замедленное прокручивание, и растворялись в этом слепящем свете. Шепчущие голоса, топот шагов, порывы воздуха, вихрь мотыльков.

Холод, идущий отовсюду, боль, темнота, дрожь, испарина, жар…

Да.

Я оставался в сознании.

— Более того, — продолжал Спинальдо, — вы начали разговаривать семь дней спустя после остановки сердца.

— Всего одно слово, — фыркнула Патриция.

Для нее семь дней воспринимались как "целая неделя!".

— И тем не менее. Речь указывает на то, что основные рефлекторные функции мозга не пострадали, и что мистер Хоуп вышел из полукоматозного состояния за несколько дней до того, как окончательно пришел в себя.

— Он у нас умеет держать паузу, — сказала Патриция и покрепче сжала мою руку.

Сейчас я не был уверен, что вообще хоть что-то умею.

Я не помнил, что со мной произошло.

Кто-то мне рассказал, что в меня стреляли.

Спинальдо сказал, что, возможно, я никогда не вспомню эти события во всех подробностях. Он сказал, что воспоминания переходят из так называемых кратковременных зон в долговременные, а оттуда уже их и извлекают в случае необходимости, либо они всплывают сами.

Тут доктор позволил себе традиционную шутку медиков насчет потери памяти:

— Чем приятен выход из комы — каждый день узнаешь столько нового!

Шутка такая.

Прошла неделя с того момента, как я, моргая, уставился в лицо доктору Спинальдо.

Я уже начал терять надежду.

@STARS * * *

Гутри Лэмб мог бы стать и копом, а не частным детективом, но там платили хуже. И еще он терпеть не мог всю эту военизированную фигню, совершенно неизбежно прилагающуюся к должности офицера полиции. Гутри ненавидел все организации, в которых человека оценивают в зависимости от звания. Он предпочитал полную независимость.

И все равно он вынужден был сотрудничать с копами, потому что иначе не видать бы ему ни полицейских, ни фэбээровских картотек и досье, как своих ушей. Это серьезный недостаток частного сыска.

Приходится зависеть от людей, которые официально уполномочены расследовать убийство или еще что-нибудь.

На самом деле, Гутри еще сроду не слыхал, чтобы частному детективу удалось раскрыть дело об убийстве. Одно дело — собрать информацию для адвоката, который защищает бедолагу, обвиняемого в убийстве, а совсем другое — согласиться работать на какого-нибудь матерого финансового воротилу, который желает знать, кто прикончил его красавицу дочурку.

Гутри вообще никогда не приходилось работать на миллионеров. Честно говоря, с дочками миллионеров ему тоже не приходилось сталкиваться, ни с живыми, ни с мертвыми. В основном ему приходилось следить за подгулявшими супругами по поручению второй половины, желающей развода, или разыскивать какого-нибудь придурка. Пошел в кафе выпить чашечку кофе и не вернулся. Через пять лет жена начала немного беспокоиться. Ни разу за всю его карьеру Гутри не нанимали искать убийцу.

Даже сейчас, когда он работал на Мэттью Хоупа — кстати, этот Хоуп, похоже, неплохой мужик, хоть и начал торговаться из-за оплаты. Ну ладно, на пятьдесят баксов он не согласился, но все-таки мог бы поднять ставку до сорока семи с половиной баксов в час, а? Нет, уперся на том, что этому своему Уоррену Чамберсу он платил вот столько, и набавлять не будет. Что это еще, черт подери, за Уоррен Чамберс? И если он так хорош, отчего же Хоуп не нанял его на этот раз? Гутри терпеть не мог спорить из-за денег. Из-за этого человек сразу начинает выглядеть склочником и сутягой.

Но даже сейчас, работая по делу об убийстве, Гутри на самом деле не искал убийцу. Он просто разыскивал автомобиль, который мог стоять (а мог и не стоять) у въезда в яхт-клуб, где это самое убийство было совершено. Ну, правда, если считать, что человек, оставивший там машину, и убийца — это одно и то же лицо, тогда можно сказать, что Гутри разыскивал убийцу, хотя это все-таки будет уже натяжкой.

Частный детектив есть частный детектив, и точка.

В прежние времена, когда Гутри только начинал работать, частные детективы были с полицией на ножах. Представляете — тогда полиция ни за что бы не допустила частного детектива к расследованию дела об убийстве. К нему сразу же заявились бы дуболомы из отдела по расследованию убийств, наверно, нахамили бы слегка, потащили бы в участок и постарались припугнуть как следует, чтобы он не путался у них под ногами. Если бы не эти выходки копов, любой уважающий себя частный сыщик мог бы в два счета раскрыть самое запутанное дело об убийстве.

Так нет же, им вечно надо было вмешаться и осложнить приличному сыщику и без того нелегкую работу.

А теперь копы, похоже, вправду рады видеть его.

Оказывается, и в этой конторе происходят какие-то перемены к лучшему.

Когда человек приходит откуда-то со стороны и приносит гипсовый слепок отпечатка шины разыскиваемого автомобиля, это всегда производит впечатление. По крайней мере, именно так сказал детектив Ник Олстон утром в среду, когда Гутри предъявил результат своих трудов — сперва разрезал веревочку, которой был перевязан пакет, а потом удалил несколько слоев коричневой оберточной бумаги, и оп-ля!

— Да, впечатляет, — признал Олстон. — И где вы это взяли?

— Сам сделал! — гордо ответил Гутри.

— Что, серьезно? Весьма, весьма впечатляет.

Олстона никогда нельзя было назвать красавчиком, но когда Гутри видел его последний раз, карие глаза детектива были налиты кровью, некогда худощавое лицо сделалось одутловатым, соломенные волосы повисли неопрятными сосульками, а подбородок зарос щетиной. В общем, было ясно, что Олстон завел привычку закладывать за воротник с самого утра.

Сегодня же, без пятнадцати десять, Олстон был тщательно выбрит, одет в отглаженный костюм, чистейшую рубашку, застегнутую на все пуговицы, и галстук. Волосы его были причесаны, и вообще, детектив выглядел… ну… представительно.

Он тоже произвел впечатление на Гутри.

Олстон рассматривал слепок, а Гутри грелся в лучах его одобрения и чувствовал себя, как школьник, показывающий учителю собственноручно сделанную глиняную пепельницу. Если бы Гутри считал приличным хвалить себя вслух, он и сам бы сказал, что слепок выполнен отлично. Иногда они получались совсем фигово. Но на этот раз Гутри сперва обрызгал найденные на песчаной обочине отпечатки шин шеллаком, а потом воспользовался гипсом наивысшего качества, выписанного аж из Парижа.

Гутри растворил его в воде, не размешивая, чтобы частицы гипса осели на дно миски, и только потом добавил еще, пока вся вода не впиталась.

Потом он вылил эту смесь в след, распределив слоем примерно в треть дюйма толщиной, потом укрепил гипс щепками, обрезками бечевки и даже парой зубочисток — на счастье, — осторожно разложив всю эту вспомогательную фигню так, чтобы она не касалась самого следа. Потом он вылил еще один слой гипса, позволил этой каше затвердеть — знаете, что бывает, если возьмешься за него, пока он еще не застыл? — и вуаля! На столе у Олстона лежит просто превосходный образец.

— И что вы предлагаете мне сделать с этим произведением искусства? — поинтересовался Олстон.

Гутри знал, что детектив шутит.

Или, по крайней мере, очень на это надеялся.

— Ник, — начал он, — я бы хотел, чтобы вы проверили эти отпечатки по вашей картотеке, и, по возможности, по фэбээровской. Еще у меня тут фотографии, — Гутри выложил на стол пухлый конверт. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы оказали мне эту услугу.

— Как там поживает Грэйси? — невпопад спросил Олстон.

Грэйси звали проститутку, которую Гутри как-то из любезности прислал Олстону, когда тот еще изрядно закладывал.

— Неплохо. Кстати, на днях спрашивала о вас.

Несколько мгновений Олстон молчал, потом сказал, все так же не отрывая взгляда от слепка:

— Мне бы хотелось встретиться с ней на трезвую голову.

— Заметано, — быстро сказал Гутри. — Я пришлю ее сегодня вечером.

— Нет, просто скажите, что я хотел ее видеть.

— Конечно-конечно, — согласился Гутри и подождал, что будет дальше.

— А к чему относятся эти материалы? — словно разговаривая сам с собой пробормотал Олстон, доставая фотографии из конверта.

— Дело об убийстве, — сообщил Гутри. — Я работаю на адвоката, который защищает обвиняемого.

— И кто этот адвокат?

— Мэттью Хоуп.

— Во! А что случилось с Уорреном Чамберсом? — удивленно спросил Олстон.

@STARS * * *

Врачи обращались со мной, как с инвалидом. Собственно, я им и был.

Когда я начал разговаривать, они принялись ежедневно проверять мое неврологическое и функциональное состояние. Тест на тесте сидит и тестом погоняет. У меня от всех этих тестов чуть язык узлом не завязался. Давайте рассмотрим, например, шкалу посттравматической амнезии, и векслерову шкалу интеллекта для взрослых, и бендер-гештальт тест, и миннесотский многофазовый индекс личности, и все это для того, чтобы оценить последствия травмы и нанесенный ею вред.

Мне начисто выбрили голову, а потом надели на нее эластичную ленту с электродами. Десять-двадцать крохотных электродов, закрепленных в нужных местах. От этого начинаешь себя чувствовать каким-то чудовищем Франкенштейна, которое сидит и ждет молнии, способной его оживить. В случае метаболического инсульта…

Спинальдо постоянно употреблял термин "метаболический инсульт".

Из-за этого мне жутко хотелось вызвать его на дуэль.

Так вот, в случае метаболического инсульта, как это было со мной, электроэнцефалограмма обычно показывает замедленные рассеянные волны.

Когда эти замедленные волны приближаются к образцам, соответствующим излучениям здорового мозга, это свидетельствует о выздоровлении.

Каждый день Спинальдо радостно сообщал мне, что я нахожусь на пути к выздоровлению.

А я все думал, когда же я до него дойду.

Эллинг «Игрушечки» все еще был обтянут ядовито-желтой лентой, которой полицейские обозначают место происшествия, но я заранее позвонил в прокуратуру, и Пит Фолгер сказал, что судебная бригада уже собрала все необходимые вещественные доказательства, так что я могу посетить яхту в любое время, когда мне только заблагорассудится. Потому я был неприятно удивлен, когда в среду утром вместе с Эндрю прибыл в яхт-клуб и увидел у сходен «Игрушечки» офицера полиции.

Я представился и предъявил свои документы.

Полицейский тоже представился, и сообщил, что заместитель прокурора Питер Фолгер позвонил в полицейское управление и попросил выделить кого-нибудь из офицеров, чтобы тот "любезно сопровождал адвоката Хоупа". Это было, так сказать, условное обозначение. В переводе на нормальную речь эти слова означали: "Постой у него над душой и удостоверься, что он не сделает ничего такого, что могло бы сорвать наше обвинение против Лэйни Камминс".

Я сказал офицеру — если верить черной пластиковой карточке, приколотой к нагрудному карману его рубашки, полицейского звали Винсент Герджин, — что мы с моим компаньоном просто хотим сфотографировать место преступления, чтобы составить более полное представление. Еще я добавил, что мы можем прийти попозже, если служащие прокуратуры еще не закончили осмотр яхты.

— Никаких проблем, — сказал Герджин.

Ненавижу это выражение.

— В таком случае, мы поднимаемся на яхту, — сказал я.

— В таком случае, я иду с вами, — сказал Герджин.

И мы поднялись по сходням.

Эндрю присутствовал здесь по той же самой причине, по которой он сопровождал меня на встречи со свидетелями Фолгера. Кому бы из нас ни пришлось в конечном итоге вести это дело, второй всегда сможет засвидетельстовать, что именно мы обнаружили на яхте в то утро. Если начистоту, я не надеялся найти что-либо особенно полезное. О конторе старины Баннистера можно сказать всякое, но его бригада криминалистов всегда работает безукоризненно. Чтобы они промигали что-то на месте преступления — такого сроду не бывало.

Вот он, тот самый кокпит, на котором, по утверждению Лэйни, они с Бреттом просидели с десяти до половины одиннадцатого. Именно здесь Бретт сделал ей деловое предложение — по утверждению Лэйни, весьма щедрое, по утверждению его вдовы, довольно оскорбительное. Здесь Лэйни выпила свой «Перрье», который потом превратился ("ах, да, теперь я припоминаю") в пару порций водки с тоником. Здесь она отдала Бретту свои туфли и шарф — незначительная подробность, о которой Лэйни сперва не сочла нужным мне сообщать. А потом полиция обнаружила этот шарф в личной каюте хозяев яхты. Лэйни не вспоминала о шарфе до тех пор, пока на следующие утро ее не спросили об этом копы. Она не вспомнила ни о шарфе, ни о туфлях, когда рассказывала об этом вечере мне.

Мне чертовски хотелось знать, о чем же еще она забыла мне рассказать.

Видимо, под впечатлением рассказа о том, как заботливо Бретт Толанд относился к своей любимой тиковой палубе, я снял туфли и попросил Эндрю разуться. Герджин посмотрел на нас, как на чокнутых, и не проявил ни малейшего намерения расшнуровать свои начищенные до блеска черные ботинки.

Мы спустились вниз.

Тут что-то говорилось о комнате, в которой произошло убийство. На самом деле это вовсе не комната. На морских судах не бывает комнат.

Конечно, иногда о каюте или кают-компании говорят «комната», но на самом деле это следует называть «отсек». Ладно, хватит. Мы босиком прошли в хозяйскую каюту. Герджин громко топал следом.

Если хоть какой-то уголок на яхте и напоминал комнату, так это эта самая каюта. Возможно, это впечатление возникало из-за того, что в этой каюте надо всем господствовала кровать поистине королевского размера. По обе стороны от нее стояли тумбочки, а на стене над кроватью висели два светильника. Вход в ванную хозяев находился справа от кровати. На этой яхте душевые и сортиры располагались по правому борту.

В ногах кровати, напротив входной двери, располагался высоченный книжный шкаф с застекленными дверцами.

— Мы бы хотели сделать здесь несколько фотографий, — сказал Эндрю.

— Нет проблем, — отозвался Герджин.

Когда кто-то говорит "нет проблем", мне сразу хочется удавить этого человека. На самом деле это выражение означает: "Да, обычно такие просьбы я не выполняю, но в данном конкретном случае, хоть меня это и раздражает, я могу сделать исключение, но все же это для меня хуже занозы в заднице".

Вот что такое "нет проблем".

И не верьте, если кто-нибудь попытается вам доказать, что это не так.

— Мы тут осмотримся, ладно? — спросил я.

— Что вы будете искать?

— Не знаю.

— Нет проблем, — снова сказал Герджин, пожал плечами и встал в дверном проеме, чтобы не упускать из виду и Эндрю, делающего фотографии, и меня, шарящего вокруг.

Два выстрела в голову — так было сказано в рапорте коронера.

Третья пуля прошла мимо.

Пороховая гарь давно выветрилась, но в каюте ощутимо воняло убийством.

На ковре рядом с кроватью все еще остались обведенные мелом контуры мертвого тела Бретта Толанда. Царапины на деревянной обшивке указывали, где выковыривали из стены третью пулю.

Эндрю щелкал фотоаппаратом. Герджин зевал.

Именно здесь полицейские обнаружили шарф Лэйни.

Я не знал, с чего начать.

Я даже не знал, что я собираюсь искать.

Я начал с ванной, заглянул там в шкафчик под раковиной и не нашел ничего, кроме нескольких рулонов туалетной бумаги, пачки бумажных носовых платков и баллончика с туалетным дезодорантом. Потом я заглянул в зеркальный шкафчик над раковиной. Там я обнаружил несколько зубных щеток, тюбик зубной пасты, множество медикаментов, продающихся без рецепта и несколько лекарств, сделанных по рецепту, но ничего из этого не могло помочь мне доказать, что моя клиентка не совершала того преступления, в котором ее обвиняют.

Если, конечно, я искал именно это.

Эндрю продолжал изводить пленку.

Я перешел к шкафу, стоявшему справа от кровати. На нижней полке красовалась пара тапочек с помпонами. Все. Я закрыл дверцу и принялся за тумбочку. Очки для чтения, пачка салфеток, тюбик губной помады.

Видимо, эта сторона кровати принадлежала Этте Толанд.

Я перешел на сторону Бретта.

Я бегло осмотрел его шкаф и тумбочку и снова не нашел ничего интересного. Но мне хотелось узнать, где же Бретт хранил этот самый пистолет сорок пятого калибра, из которого его застрелили.

Потом я вернулся к книжному шкафу. Помимо книг, в этом же шкафу обитали телевизор и музыкальный центр.

Я принялся проглядывать книги.

Для начала я снял с полки "Большие надежды", пролистал и вернул на место. Потом мне под руку попались «Рубаи» Хайяма. Я сдул с них пыль, открыл книгу, полистал. Иногда люди засовывают письма или записки в книги. Но в этой книге я не нашел ничего. Да и вообще на книгах лежал заметный слой пыли. Ну и правильно, кто же будет читать на яхте. И наверняка книги здесь портятся от сырости. Я снял с полки томик Стивена Кинга, «Оно». Толстая книжка, примерно два с половиной дюйма в толщину.

Черный переплет, в правом нижнем углу красные буквы инициалов, «СК». Я открыл книгу, закрыл, вернул на место. Перебрал еще несколько штук.

Книг здесь было много. Пожалуй, все лучшие произведения английской литературы. Некоторые из них, судя по слою пыли, вообще никто никогда не читал. На нижней полке стояли видеокассеты в черных виниловых коробках. Я вытащил одну. Обложкой служила фотография женских рук, скрещенных поверх белых кружевных трусиков. На правой руке у женщины…

— Эй, ребята, вы еще долго собираетесь возиться? — подал голос Герджин.

Я поставил кассету обратно на полку.

— Вы можете покинуть нас, если вам надоело, — предложил я.

— Да ладно, нет проблем, — вяло отозвался Герджин.

— Мы ничего не украдем.

— А никто и не говорит, что украдете. Просто здесь душновато, вот и все. Кондиционер, похоже, выключен.

— Почему бы вам не подняться наверх? — предложил я. — Подышали бы свежим воздухом.

— Нет, спасибо, — отказался Герджин.

Я просмотрел еще несколько кассет.

Герджин почесал задницу.

— Ты сфотографировал кокпит? — спросил я у Эндрю.

— А надо?

— Конечно, надо! — уверенно сказал я и подмигнул.

Мы с Эндрю уже довольно долго работаем вместе.

— Может, я поднимусь наверх сам? — спросил он у Герджина.

Герджин решил, что тут кроется какой-то подвох.

И промахнулся.

— Нет, я с вами, — сурово сказал Герджин, и они вместе поднялись на палубу.

Я подождал, пока топанье Герджина не удалилось на достаточное расстояние, и снова взял с полки ту, первую кассету. Кассета называлась "Шаловливые ручки". На правой руке у женщины красовалось викторианское кольцо-печатка в форме сердечка. Точь-в-точь такое, как у Лэйни.

Не колеблясь ни секунды, я засунул кассету себе за спину, за брючный ремень и поправил пиджак.

Ситуация сложилась неловкая.

Три адвоката смотрели видеозапись, недвусмысленно компрометирующую их клиента. Вот уж вправду, "Шаловливые ручки". По всем общепринятым стандартам кассета относилась к разряду порнографических. В качестве главной героини там выступала Лэйни Камминс собственной персоной.

Заметно кося, поскольку она была без очков (да и безо всего прочего, не считая белых трусиков и того самого золотого кольца), Лэйни демонстрировала гениталии, паховую область, ягодицы и грудь. Еще Лэйни с упоением занималась мастурбацией, каковое действие признается отвратительным и противоестественным. Кроме того, она демонстрировала свои половые органы, находясь в состоянии сексуального возбуждения. Все это Лэйни проделывала добровольно (о чем свидетельствовала блаженная глуповатая улыбка, играющая у нее на губах). Эти действия совершенно явственно проделывались с целью возбуждения похоти или удовлетворения извращенных наклонностей, и не имели никакой литературной, художественной, политической или научной ценности. Ни фига себе!

— Говоришь, ты засунул эту кассету под пиджак, пока коп торчал наверху? — спросил Фрэнк.

— Да.

— Ни фига себе, — сказал Фрэнк.

— Ты собираешься показывать эту пленку прокурору? — спросил Эндрю.

Вопрос был таким дурацким, что я даже не счел нужным на него отвечать.

— В таком случае, я полагаю, нам лучше всего будет спросить у самой мисс Камминс, что все это значит, — подвел итог Эндрю.

Лэйни появилась в нашей конторе на Герон-стрит около двух дня. Она объяснила, что мы застали ее за работой, и извинилась за свой наряд — джинсы, футболку и сандалии. На правой руке красовалось все то же вездесущее викторианское колечко. Я предложил Лэйни сесть, поставил на наш видеомагнитофон "Шаловливые ручки", сказал, что мы минут двадцать погуляем, и предложил включить магнитофон, когда она останется одна.

Через полчаса мы вернулись.

— Ну и? — спросил я.

— Где вы это взяли? — вопросом на вопрос ответила Лэйни.

— На яхте Толандов, в личной каюте хозяев.

— Ясно, — холодно кивнула она.

Мы посмотрели на нее. Эндрю, кажется, плохо понимал, что, собственно, происходит. Все-таки он был еще зеленым юнцом. Я думал над тем, что должно означать это «ясно». Лэйни, похоже, не собиралась ничего объяснять. Фрэнк перехватил мой взгляд. "Подсказку, — говорили его глаза. — Дай даме подсказку".

— Ты знаешь, как эта кассета попала на яхту? — спросил я.

Лэйни заколебалась, пытаясь определить, кто из нас троих отнесется к ее истории с большим сочувствием. Я подумал, что она выберет Эндрю.

Но Лэйни сделала ставку на Фрэнка.

— Он попытался меня шантажировать, — сказала она.

— Толанд? — уточнил Фрэнк.

— Да.

— Он показал вам эту кассету и?..

— Нет.

— А что тогда?

— Сказал, что она у него есть.

— Что у него есть кассета, где вы сняты обнаженной?

— Что у него есть эта кассета, — сказала Лэйни, сделав ударение на слове «эта», и яростно кивнула в сторону кассеты, словно желая швырнуть ее в костер. Вполне возможно, что ей действительно этого хотелось.

— Но он не показал вам эту кассету?

— Нет.

— Просто сказал, что она у него есть.

В этом весь Фрэнк. Чисто нью-йоркская привычка брать быка за рога.

Иногда я им восхищаюсь.

— Да, просто сказал. Показал коробку, или как там эта фигня называется, с моей рукой на обложке. Но она была пустая. Он сказал, что не такой дурак, чтобы приносить кассету с собой. Сказал, что она в надежном месте. Еще сказал, что если я не отзову иск, об этой записи узнает весь детский мир.

— Весь что?

— Детский мир. Он имел в виду производителей игрушек. Он собирался сообщить всем, что женщина, которая проектирует детские игрушки, занимется… ну… ну… вы сами видели.

— И ваш медвежонок пойдет коту под хвост, — кивнул Эндрю.

— Нет, — поправила его Лэйни. — Коту под хвост пойдет вся моя жизнь.

— Когда это произошло? — спросил я у Лэйни.

— Что — это?

— Когда Бретт сказал тебе об этой кассете?

— Когда мы сидели на палубе.

— На кокпите?

— Да.

— Выпивали…

— Да.

— Мило беседовали…

— До тех пор, пока он не попытался меня шантажировать.

— Но до тех пор…

— Да, до тех пор он говорил, что знает способ решить все наши проблемы, что мы можем обойтись и без юристов, и все такое прочее.

— А потом он упомянул о кассете?

— Да.

— Это было до того, как он отнес твои туфли и шарф вниз, в их каюту, или после?

— Я не знаю, куда именно он их относил.

— Но все-таки, до или после?

— После. Он забрал мое барахло, когда шел вниз за напитками.

— Вы знали, о какой кассете он говорит? — спросил Фрэнк.

— Да.

— Вы знали о существовании этой кассеты?

— Ну конечно, я знала! — ответила Лэйни и с раздраженным видом повернулась к Эндрю.

Эндрю сочувственно пожал плечами.

— Я имею в виду, что меня снимали не скрытой камерой, — пояснила Лэйни.

— Когда была отснята эта кассета? — спросил Фрэнк.

— В начале этого года. Где-то в марте.

— Кто ее снимал?

— Один человек.

— Кто именно?

— Слушайте, — возмутилась Лэйни, — это что, допрос?

— Нет, и благодарите Бога, что нет, — холодно ответил Фрэнк.

— Лэйни, — осторожно сказал я, — может, ты все-таки расскажешь нам об этом?

По словам Лэйни — рассказывала она исключительно хорошо, сперва сняв очки для создания образа Маленькой-Бедненькой-Косоглазой-Но-Чертовски-Сексуальной-Малышки, — после того, как она в январе оставила свою работу у Толандов, счета начали расти, а отложенные деньги — таять. Ее собственная фирма никак не могла встать на ноги. Оказалось, что находить заказы самостоятельно вовсе не так просто, как она рассчитывала…

— Я не думала, что это окажется настолько трудно, — сказала Лэйни.

— У меня была хорошая репутация, и документы в полном порядке, и я полагала, что заказов у меня будет хоть пруд пруди. Честно говоря, я даже начала подозревать, что это Толанды устроили мне небольшой саботаж. Ну знаете, пустили какой-нибудь паршивый слушок в расчете на то, что я приползу проситься обратно. Здесь, в Калузе, Толанды диктуют свои правила всем, потому я разослала свои анкеты людям, которые знали меня по Нью-Йорку или по побережью, ну, забросила наживку и стала ждать ответа. А деньги тем временем таяли…

Лэйни уже начала впадать в отчаяние и просматривать объявления о работе, сперва те, которые были связаны с ее специальностью — например, дизайнер для какого-нибудь агентства, или там художник для оформления витрин, — потом те, где присутствовало не слишком внятное определение "творческая работа" — например, оформление ежедневного меню для ресторана.

Дело осложнялось тем, что Лэйни искала место с неполным рабочим днем, чтобы иметь возможность продолжать свою работу. Она просто хотела немного подработать, чтобы оплатить текущие расходы. Когда Лэйни ушла от Толандов, у нее было на счете две тысячи долларов. К концу февраля от этих двух тысяч осталось всего шестьсот баксов. Лэйни начала смотреть, не требуются ли где-нибудь на неполный рабочий день официантки, или горничные, или кассирши, или уборщицы…

И тут ей на глаза попалось следующее объявление:

ДЕМОНСТРАЦИЯ ДАМСКОГО БЕЛЬЯ

МОДЕЛИ ИЗВЕСТНЫХ ЗАРУБЕЖНЫХ ФИРМ

НЕПОЛНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ

ОТЛИЧНАЯ ЗАРПЛАТА

ЗВОНИТЕ В ФИРМУ "ЛЮТИК"

ТЕЛЕФОН 365-72…

— Я думала, что это все законно, — сказала Лэйни. — Кроме того…

…С тех пор, как она переехала во Флориду, Лэйни много времени проводила на пляже… ну, от ее дома на Северной Яблочной улице до пляжа на Шуршащем рифе двадцать минут ходу, а машиной вообще пять минут… и пока калузская полиция не свихнулась на этом "неприличном обнажении", она носила открытые купальники, а это ведь не сильно отличается от демонстрации нижнего белья, правда? В конце концов, купальники куда откровеннее, чем белье, которое она носит дома, или надевает под платье, когда выходит на улицу. И кроме того, она вправду думала, что это все совершенно законно, какая-нибудь оптовая или розничная торговля, продажа образцов известных фирм, «Шанели», "Лизы Шармель" или там «Хэнро». Лэйни всегда считала, что у нее вполне приличная фигура. Почему бы не подработать? Неполный рабочий день, и платить обещают хорошо.

Лэйни позвонила по номеру, указанному в объявлении.

Какая-то женщина — у нее было превосходное британское произношение, а в голосе звучали материнские нотки, — объяснила, что работа заключается в демонстрации дорогих марок белья для розничной продажи. Демонстрация проводится в специально отведенных местах — она так и сказала, "в специально отведенных", — по гибкому графику.

Начальная ставка — тридцать долларов в час. Она спросила, сколько Лэйни лет…

— Тридцать три, — ответила Лэйни.

— Гм, — произнесла женщина.

Лэйни затаила дыхание.

— Обычно в манекенщицы идут девушки помоложе, — сказала женщина.

— А какой возраст вас интересует?

— Ну, большинству наших манекенщиц чуть больше двадцати.

Лэйни тут же решила, что ей ничего не светит. Тридцать три. Для модельного бизнеса это уже глубокая старость. А может, все-таки попытаться?

— Но у меня хорошая фигура, и все говорят, что я молодо выгляжу.

— Вас не затруднит сообщить мне ваши объем груди, талии и бедер? — спросила женщина своим приятным голосом с отчетливым британским акцентом.

— Тридцать четыре, двадцать пять и тридцать четыре дюйма.

— У вас нет шрамов или родимых пятен?

— Нету, — заверила Лэйни и подумала, не должна ли она упомянуть о косящем правом глазе. Конечно, он не был ни шрамом, ни родимым пятном, но здорово отравлял ей жизнь.

— А татуировок? — продолжала свои расспросы женщина.

"Татуировок?" — озадаченно подумала Лэйни.

— Нет, татуировок у меня тоже нет.

— Впрочем, у некоторых из наших манекенщиц есть татуировки, — сообщила женщина. — Конечно, вполне благопристойные. Маленькая бабочка на плече. Или розочка на бедре.

— Нет, у меня ничего такого нету.

"Но я вполне могу ее сделать. Если вам нужна татуировка, вы мне только скажите, и я тут же помчусь…"

— Ну что ж, — после некоторого молчания отозвалась женщина.

Несомненно, она в это время изучала свою картотеку и решала, годится ли тридцатитрехлетняя женщина с талией в двадцать пять дюймов и без татуировки для того, чтобы демонстрировать дорогое дамское белье от Симона Переле или Госсарда.

— Вы не замужем?

— Нет, — быстро ответила Лэйни.

— Гм, — протянула женщина. — Есть ли у вас кто-либо, кто мог бы возражать против того, чтобы вы демонстрировали дамское белье?

— Нет, — все так же быстро ответила Лэйни.

Она не поняла, почему, собственно, кто-то должен против этого возражать.

— В таком случае, не могли бы вы подойти к нам для собеседования?

— Да, могу, — сказала Лэйни. — Конечно.

Она ждала, затаив дыхание.

— В какое время вам будет удобно? — спросила женщина.

Офис фирмы «Лютик» находился в небольшом сквере неподалеку от 41-й автострады. Он расположился в промежутке между зоомагазином и лавочкой, торгующей садовым инвентарем. Лэйни поставила свою белую «гео» впритык с батареей газонокосилок, поливалок, садовых шлангов, здоровенных мешков с удобрениями и с семенами, и разокалиберных грабель, тяпок и лопат, выстроенных в витрине лавочки. В витрине зоомагазина дремали на солнышке забавные белые щенки и очень лохматый котенок. Лэйни побарабанила по стеклу. Котенок даже не пошевелился.

Рядом со входной дверью фирмы «Лютик» располагалось окно с зеркальными стеклами. Нарисованные прямо на стекле цветы напоминали скорее подсолнечники, чем лютики. Лэйни тут же подумала — может, компания закажет ей новую эмблему? И сама надпись не слишком элегантная, кстати сказать. Графика самая примитивная — так любой ребенок может написать за минуту, — и к тому же шрифт совершенно не подходит для фирмы, торгующей модельным дамским бельем. Сама Лэйни выбрала бы какое-нибудь другое название, например «ДЕЗДЕМОНА» (ей тут же представилась художественно выполненная надпись), или "ГАРРИНСТОН".

Это бы куда лучше отражало суть занятий фирмы.

Лэйни все еще не знала, в чем же заключается эта самая суть.

Человеку, который вел собеседование, на вид было около тридцати лет. Это был довольно симпатичный мужчина, одетый в белый льняной костюм и белые кожаные туфли. Под пиджаком у него была надета синяя рубашка спортивного покроя — из тех, которые носятся без галстука. В общем, он выглядел так, словно только что сошел со страниц какого-нибудь модного журнала, а его прическа, имитирующая эффект мокрых волос, была даже чересчур модной для захолустной Калузы. Он любезно предложил Лэйни присесть в кресло, стоящее рядом с его рабочим столом из черного дерева с хромированными металлическими деталями, а сам сел в черное кожаное кресло — точную копию того, в которое уселась Лэйни, скромно скрестив ноги. Собираясь на эту встречу, Лэйни надела соломенного цвета костюм, чулки на тон светлее, болотно-зеленую шелковую блузку и того же цвета босоножки на низком каблуке. Офис был обставлен скромно, но со вкусом. На стенах висели репродукции картин современных художников, две — Шагала, и одна — Кальдера. Треугольная черная пластиковая табличка на столе сообщала, что хозяина этого кабинета зовут К.Вильсон.

— Зовите меня Крис, — сказал мужчина и улыбнулся. — Итак, насколько я понимаю, вы хотели бы работать в "Лютике".

— Да, — ответила Лэйни. — Но сперва мне хотелось бы узнать кое-что относительно работы.

— Конечно-конечно. Так что вас интересует?

— Ну, например, не связана ли эта работа с поездками?

— Что вы понимаете под поездками? Вам, конечно, придется ездить в место, отведенное для демонстрации моделей.

Снова это странное выражение.

— У вас есть транспорт?

— Да, у меня машина.

— Отлично.

— Я имела в виду поездки за пределы города, — пояснила Лэйни. — Не требует ли эта работа?..

— О, нет! Нет, нет, — поспешил успокоить ее Крис, обаятельно улыбнувшись. — Все места, отведенные для демонстрации моделей, располагаются здесь, в Калузе. В основном, вдоль Намайями.

Намайями-трэйл, оно же 41-е шоссе. Это было на руку Лэйни, потому что она намеревалась проводить большую часть времени у себя в студии, проектировать игрушки. В конце концов, работа манекенщицы — всего лишь подработка. Потому ее вполне устроило, когда мистер Вильсон… да, конечно, Крис… сказал, что салоны работают с полудня и до двух ночи, и что она может сама устанавливать свой график, в зависимости от того, сколько ей желательно зарабатывать.

— График гибкий, целиком зависящий от вас, Лэйни… вы позволите так вас называть? — спросил Крис. — Очаровательное имя. Кстати, вы будете пользоваться им?

— Простите? — недоуменно переспросила Лэйни.

— Некоторые манекенщицы предпочитают работать под другими именами.

— Под другими?

— Да, не под собственными.

— Но почему?

— Причуды, — ответил Крис, пожав плечами.

Лэйни все еще не поняла, в чем тут подвох.

К этому моменту мы с Фрэнком вполне просекли, куда клонил обаятельный мистер Вильсон. Даже Эндрю, и тот, похоже, уловил, в чем тут дело. Но если верить Лэйни, она все еще ни о чем не догадывалась.

— Мы настаиваем на том, чтобы сотрудницы работали минимум четыре часа в день.

Лэйни решила, что это замечательно. Четыре часа в день при пятидневной рабочей неделе составляют двадцать часов. При оплате тридцать долларов в час выходит шестьсот долларов в неделю. Если считать, что на текущие расходы ей требуется примерно две с половиной тысячи в месяц, то ее эта работа вполне устроит, особенно если она сама сможет устанавливать…

— В примерочной наверняка найдется белье вашего размера, — сказал мистер Вильсон.

То есть Крис.

Лэйни посмотрела на него.

— Мы пользуемся только наилучшими импортными образцами, — продолжал Крис. — «Фелина», «Иезавель», «Жемчужина». Вас не затруднит прямо сейчас примерить что-нибудь? Бюстгалтер, трусики и пояс с подвязками, цвет — по вашему выбору. Да, и чулки, конечно. Если вы скажете Кларисе ваш размер…

"А кто такая Клариса?" — подумала Лэйни.

— …она принесет вам подходящие туфли на высоком каблуке.

И Крис еще раз обаятельно улыбнулся.

— Вы хотите, чтобы я… ну… попробовала прямо сейчас?

— Если вас не затруднит.

— Ну, я… я не знаю…

— Если вы предпочитаете вернуться в другой раз…

— Нет-нет, я просто…

— Как вам будет удобно, — сказал он.

Крис.

— Ну… вы хотите, чтобы я вернулась сюда? — спросила Лэйни. -

После того, как я оденусь?

"То есть, разденусь".

— Да.

— В белье? — уточнила Лэйни.

"В моем нижнем белье, — подумала она. — То есть, в их нижнем белье. Дорогом модельном нижнем белье фирмы «Лютик». Да, но тридцать долларов в час!"

— Да, — сказал Крис. — Видите ли, вам именно этим и предстоит заниматься. Демонстрировать дамское белье. За плату тридцать долларов в час и выше.

Он по-прежнему обаятельно улыбался.

"Тридцать и выше", — подумала Лэйни.

— Ну… — протянула она.

— Может, вам нужно сначала подумать? — спросил Крис и сделал движение, собираясь встать с кресла.

— Нет-нет, — быстро возразила Лэйни. — Я, собственно, так и предполагала, что вы захотите посмотреть, как я выгляжу.

— Только если вам это удобно.

— Да, мне удобно.

— Значит, мне позвать Кларису?

— Да, конечно.

— И пусть она покажет вам, где уборная?

— Да.

Как выяснилось, Клариса была девятнадцатилетней девушкой, которая, как и сама Лэйни, оказалась на мели. Здесь она пыталась подзаработать денег, чтобы уехать в Вайоминг — "куда-нибудь подальше от этой долбаной жары", — и стать инструктором по горнолыжному спорту. Тот факт, что она никогда в жизни не стояла на лыжах, Кларису не смущал. Девушка тут же рассказала Лэйни, что она помогает в офисе всего раз в неделю, потому что у нее с Крисом — ну, ты понимаешь, — а так она работает под именем Кристалл в одном из салонов на углу Сауз-трэйл и Бивер-стрит.

— Ничего местечко, а? — прощебетала Клариса и ослепительно улыбнулась.

Но Лэйни и сейчас ничего еще не поняла — бедная косоглазая малышка, выросшая в захолустном городишке штата Алабама.

В конце концов по ходу дела Клариса объяснила Лэйни, что фирма «Лютик» владеет сетью магазинов, расположенных вдоль Намайями-трэйл.

Эти магазины носят всякие названия вроде "Сатин и кружево", или "Белье для полуночи", или "Кружевные фантазии", — в общем, чтобы сразу было ясно, чем здесь торгуют. Еще Клариса упомянула, что в магазинах предусмотрена такая услуга, как "общество юных девушек", демонстрирующих образцы белья потенциальным покупателям. Все эти потенциальные покупатели — мужчины, которые платят начальный взнос — пятьдесят долларов за полчаса, — за право полюбоваться этими девушками в их чрезвычайно экономных нарядах. Из этих пятидесяти тридцать пять долларов идет фирме и пятнадцать — девушке. Часовой сеанс стоит девяносто пять долларов, из которых шестьдесят пять отходит фирме.

Демонстрация моделей проводится в специально для этого отведенных уютных комнатах, примыкающих к главному залу. В некоторых салонах по две таких комнаты, в некоторых — больше. В этих комнатах устроена невысокая платформа. По ней девушки и прохаживаются, когда демонстрируют свои наряды. На самом деле, никто никакого белья не покупает.

Мужчины-завсегдатаи этих магазинов платят за разнообразные услуги…

— Считается, что притрагиваться ни к чему нельзя, — сообщила Клариса.

…например, медленный стриптиз — за каждый снятый предмет одежды десять долларов сверх входной платы. Клиент может раздеться, пока девушки кружат по помосту — это еще десять долларов, может заняться мастурбацией, когда девушка ложится на платформу и раскидывает ноги…

— Эта услуга стоит двадцать долларов, — сообщила Клариса.

…может поводить пенисом между грудями девушки…

— Это не считается «притрагиваться» — пояснила Клариса, — она же не трогает член руками.

…а потом поглаживанием возбудить соски — это еще пятьдесят долларов. Поскольку это обычно происходит уже после того, как девушка сняла лифчик, это значит, что она получает лишние шестьдесят долларов за какие-нибудь полчаса работы сиськами — всего, значит, семьдесят пять долларов, или девяносто, если за час. Девушки предпочитают заранее договориться, какие услуги они согласны выполнять, и обязательно объясняют клиентам, что здесь никто не торгует сексом — на этом месте Клариса хмыкнула, — и что все прикосновения запрещены законом.

— Некоторые мужчины очень любят медленный стриптиз, — рассказывала Клариса. — Им нравится командовать, нравится швырять десятидолларовые купюры на помост и говорить девушке, что ей снять на этот раз. Они тогда чувствуют себя крутыми богачами. Другие сразу хотят, чтобы девушка сняла трусики и раздвигала перед ними ноги, пока они будут заниматься своими делами. Кое-кто из девчонок говорил мне, что им вправду нравится работать сиськами — хотя по мне, так дрянь дрянью, — они от этого кайфуют. Может, у них грудь такая чувствительная, не знаю.

У меня — нет. На редкость мерзкое занятие. Иногда я получаю за неделю три-четыре тысячи долларов — смотря по сколько часов работаю, и смотря насколько далеко мне хочется заходить. Между нами говоря, если никто не следит, если мужчина интересный и платит хорошо, можно и ручками поработать, или даже миньет сделать. Но это вовсе не значит, что ты должна делать то, чего тебе не хочется. Если это все тебя не устраивает, ты просто демонстрируешь модельное белье, а все эти парни сидят внизу в креслах и смотрят. Ты надеваешь те модели, которые они просят — там в комнате стоит ширма, ты переодеваешься за ней, — и получаешь свои тридцать долларов в час. Это куда лучше, чем горбатиться в «Мак-Дональдсе», можешь мне поверить, подруга. Какой у тебя размер обуви?

Сперва Лэйни была удивлена.

Она надевала черный пояс, черные же трусики и лифчик, пристегивала к поясу черные нейлоновые чулки и изумленно слушала болтовню Кларисы.

Она никак не могла понять, что же она должна будет делать по возвращении в кабинет мистера Вильсона. В кабинет Криса. Криса, у которого с Кларисой "сами понимаете что". Что, она должна устроить для него небольшое представление, чтобы доказать, что она способна зарабатывать деньги в каком-нибудь из их секс-магазинов, в "Нейлоновых ножках" или еще какой-нибудь дыре?

Она не раз проезжала мимо подобных магазинчиков, когда ей случалось ехать куда-нибудь по Намайями, — в их витринах еще вечно мигали оранжевые неоновые надписи «ОТКРЫТО». Но Лэйни всегда искренне считала, что они и вправду на законных основаниях торгуют женским бельем, и что «модели», рекламируемые на витрине — это и вправду модели белья. В конце концов, здесь, в Калузе, если женщина явится на пляж в чересчур откровенном бикини, ее вполне могут арестовать. А одного известного комика здесь арестовали за то, что он мастурбировал в порнографическом кинотеатре. Так как же так вышло, что этим замаскированным мини-борделям никто не мешает существовать и процветать? Потому что именно так эти заведения и следует называть.

Бордель есть бордель. И значит, ей предлагается стать проституткой. Во всяком случае, именно ею она и станет, если согласится делать что-либо еще, кроме как демонстрировать уважаемым посетителям модели белья.

Когда Клариса принесла ей подходящие по размеру туфли на здоровенной шпильке, Лэйни вспомнила, что именно в этой стране доктора Джоселин Элдер уволили с должности министра здравоохранения за то, что она посмела предположить, что школьникам следует объяснять значение мастурбации. Не учить их мастурбировать — об этом никто и не заикался.

И еще Лэйни вспомнила, что хотя комика и арестовали за совершенное им отвратительное преступление, тем не менее кинотеатр и поныне открыт, и там крутятся всякие мерзкие фильмы. Что вы хотите — Америка.

А кроме того, ей очень нужны были деньги.

Со следующего понедельника Лэйни начала работать в салоне "Шелковые тайны" под именем Лори Дун. Она работала по шесть часов в день, с восьми вечера до двух ночи, и получала по девяносто долларов, не снимая ни единой части своего наряда, и, конечно, ни к кому не прикасаясь — она старательно объясняла посетителям, что это запрещено законом.

" — А может, тогда ты сама себя потрогаешь?

— Нет, нам это запрещено.

— Плачу пятьдесят баксов, если ты снимешь трусики и покажешь, как ты развлекаешься с собой.

— Извините, это запрещено.

— А Дженни это делала для меня.

— Если об этом узнают, у нее будут неприятности.

— Да брось, кто об этом узнает?

— Они могут проводить выборочные проверки".

— И как долго вы там работали? — спросил Фрэнк.

— Только до тех пор, пока я не сделала эту кассету.

— Что вы имеете в виду?

— Однажды ночью ко мне подошел фотограф.

— Как его зовут?

— Зачем вам его имя?

— Не стоит, Фрэнк.

— Ладно, не стоит. Расскажите, что произошло.

— Он сказал, что я могу заработать неплохие деньги, если соглашусь позировать для кассеты.

— Для этой кассеты?

— Да. Получается, что именно для этой.

— Вы знали, какого характера кассету он собирается снимать?

— Я могла себе представить.

— Когда вы узнали точно, что именно хотел этот человек?

— Он быстро все разъяснил.

— Когда?

— Той же ночью. Деньги действительно были неплохие.

— Сколько он вам заплатил?

— Тысячу долларов. За полчаса работы. Потом он смонтировал из этого пятнадцатиминутную запись. Для этой кассеты снимались еще три девушки. Я всех их знаю. Одной из них всего шестнадцать лет.

— Когда он отснял эту кассету?

— На той же неделе.

— Где?

— У него есть студия неподалеку отсюда. На Уэдли.

— Он вам заплатил?

— Да, авансом.

— Вы понимали, что он собирается делать с этой видеозаписью?

— Он сказал, что есть много коллекционеров, собирающих записи… ну, он назвал это "особым актом". Мы все… ну, вы видели.

— Похоже, Бретт тоже это видел.

— Я не знаю, как эта кассета попала к нему.

— Но он ее видел.

— Видимо, да.

— И вы говорите, он ее вам не показал?

— Нет. Он показал мне обложку. Я поняла, что у него есть и сама кассета. Иначе он не попытался бы меня шантажировать.

— Вы понимаете, что может устроить сторона обвинения, если они узнают об этой кассете? Об ее существовании? О том, что она находилась на яхте Толандов в тот вечер, когда вы туда приходили? В тот вечер, когда Бретт Толанд был убит?

— Да, я все понимаю, — отозвалась Лэйни.

— Они скажут, что вы убили Бретта, чтобы забрать эту проклятую кассету!

— Да, но я его не убивала.

— Они скажут…

— И я ведь не забрала кассету, разве не так?

— Она права, Фрэнк.

— Мэттью, зачем ты забрал эту кассету с яхты?

— У меня не было никаких причин оставлять ее там.

— Никаких причин?

— Он прав, Фрэнк.

— Никаких при?..

— Спасибо, Эндрю.

— А как насчет сокрытия улик? Как насчет воспрепятствия?..

— А с чего ты это взял? — поинтересовался я. — Большое жюри уже приняло решение, обвинение Лэйни уже предъявлено. Мне никто не говорил, что я не имею право уносить вещественные доказательства с места преступления. С каких это пор адвокату запрещено собирать улики, свидетельствующие в пользу его клиента?

— Ты собираешься предъявить эту кассету суду?

— Брось, Фрэнк. Мы вовсе не обязаны передавать в суд каждое вещественное доказательство, если не намерены непосредственно использовать его для решения данного дела.

— Это все не отменяет того факта, что ты унес эту кассету с яхты без предварительного разрешения и без…

— Я собирал вещественные доказательства на месте преступления.

Разве этим позволено заниматься только прокуратуре? Мы живем в Америке, Фрэнк.

— Фигня это все! — возмутился Фрэнк. — Ты забрал эту кассету с яхты, чтобы она не попала в руки Фолгеру.

— Вовсе нет. Я просто забирал вещественное доказательство, чтобы показать его моей клиентке…

— Фигня! — …и распросить ее об этом. Что мы сейчас и проделали. Ты бы предпочел, чтобы Фолгер огрел нас этой кассетой, как мешком по голове?

— Как он мог нас огреть, если он даже не знает об ее существовании?

И тут меня посетила одна неприятная мысль.

— Лэйни, — начал я, — я полагаю, что есть и другие…

— Я в этом уверена, — быстро откликнулась Лэйни.

Фрэнк вопросительно хмыкнул.

— Копии, — сказала Лэйни.

— В таком случае, — сказал Фрэнк, — как же все-таки зовут фотографа?