"Александр Хургин. Какая-то ерунда (сборник рассказов)" - читать интересную книгу автора

земли и гласность, ассоциирующуюся максимум с земскими гласными, обрадовался
и потянулся к статьям, фильмам и первым рассказам и повестям (романы еще не
подоспели), описывающим нашу жизнь через ранее запрещенные ее проявления.
Кино - в лучшем случае с неоплаченным половым актом, в худшем - с
профессиональным; публицистика - с зонами, казармами и обычными улицами,
полными беспредела; литература - со всем тем же самым плюс словечки, которые
употребляют все, от яслей детских до правительства, но делали раньше вид,
что не знают их. Чернуха попрела, и потребитель культурной продукции ее
принял, как хороший соленый огурец после манной каши исторического оптимизма
и жизнеутверждающего творчества. Сухой закон компенсировался
сильнодействующим зельем искусства, от которого круто балдеешь.
Но уже через год раздались сначала отдельные голоса
критиков-аналитиков, а потом и более уверенных практиков кинопроката и
книгоиздательств: чернуха надоела, от нее идет откат, а успех "Интердевочки"
не потому, что про проститутку, а потому, что - мелодрама.
Надо заметить, что эта версия подтверждается бешеной популярностью
"просто марий", "диких роз", а также (не снизившейся с благословенных времен
застоя) индийского кино - там, где его еще показывают беспринципные, но
разумные прокатчики.
И вот в такое время выходит книга рассказов Александра Хургина, и я
берусь предсказать ее полный - и у разнообразной аудитории успех, хотя
многие отнесли бы его сочинения к самой что ни на есть черной чернухе.
Попробую аргументировать свое предложение-рекомендацию.
Мы воспринимаем вроде бы честное описание нашего подобия жизни как
чернуху по двум причинам. Во-первых, потому, что нас приучили к
розово-голубому и модный сейчас цвет (кстати, не только у нас, а по всему
миру, но лишь в одежде) нам кажется - как бы он ни гармонировал с окружающей
жизнью - излишне резким. Ну, конечно, живем паршиво, на улице не то что за
бутылку, а за так убивают, бывшие афганцы в рэкетиры подаются,
восьмиклассницы не в актрисы, а в путаны хотят, но ведь нельзя же так прямо,
как есть, по-черному... Во-вторых, описание, как правило, получается только
вроде бы честное. И злоба какая-то злобная напоказ, да и не за так, а за
что-нибудь более изящное, и рэкетиры на Бельмондо похожи, и путаны
изысканны... Это и есть чернуха.
А у Хургина не чернуха, а чистый, гармонирующий с нашей настоящей
жизнью, черный цвет. Он пишет черным на черном, и рисунок его тонок, как
чуть сдвинутая от реальности, но удивительно живая китайская гравюра. Это -
о собственно его письме, о его технике, вышедшей, как это сейчас ни кажется
странным, из выморочного, идеально соответствовавшего безвременью
семидесятых - ранних восьмидесятых жанра "юмористического" рассказа 16-й
полосы "Литературки". Сочетание иронии, физиологически свойственной южному
племени, населяющему большие украинские города, с ясным видением ужаса и
свинцовых мерзостей нашей жизни, по слову великого пролетарского, - это
сочетание производит странный эффект. Я бы назвал его эффектом казарменного
вечера - кто служил в родной Советской "действительную", тот поймет, что
имеется в виду. Межкоечный уют, трогательность этого урывочного быта
несчастных мальчишек в полутюремной ситуации - и тут же дикая, без тормозов
жестокость, цинизм, полное бессердечие. Молодой подворотничок пришивает, а
два дембеля дождутся, пока он кончит, - и оторвут. Развлекаются... И
несчастны все трое.