"Александр Хургин. Комета Лоренца (сборник)" - читать интересную книгу автора

действительно необходим катастрофически. Так же, как и расческа молодому
мужчине с обширной лысиной. Причесывая остатки прически вокруг ее
отсутствия, он чувствует себя почти так, как чувствуют счастливцы с
прическами и без лысин. А что до иронии, то она, кажется, никогда не зря.
Ирония - это скепсис, скепсис - это сомнение, сомнение - это мысль. Во!
Какая мысль из ничего получилась. И сразу стало ясно, почему умнющий Сократ
говорил: "Сомневайтесь во всем". А плюс к тому, ирония, она же как песня -
нам строить и жить помогает. Умирать, если сказка о комете окажется былью,
тоже поможет. Да уже помогает. Вот я лежу себе, думаю о всяческой
многозначительной ерунде, по мере сил иронизирую - и ожидание приближения
конца проходит у меня приятно и незаметно. Хотя и не без страха - врать не
буду. Не люблю врать вообще, а врать себе - занятие просто глупейшее. Потому
что лишено смысла. Тут и знаменитая ложь во благо никак не действует. Что,
конечно, очень жалко, но - факт. А были ведь времена, когда человек смерти
не боялся, наоборот, умереть считалось честью, геройством, милостью Божьей и
черт знает, чем еще. Мне даже кажется, что отъявленными сволочами люди
начали становиться с тех пор, как додумались до страха смерти. А до этого
все было ничего, сносно...
Да, комета Лоренца. Название какое-то знакомое. Лоренц. Может,
Лоренцо?.. Какое еще Лоренцо? Лоренцо здесь ни при чем. Кто же такой Лоренц?
Где-то я уже встречал эту фамилию. С концом света или с другими катаклизмами
(интересно, откуда в этом слове "клизмы"?) она никак не вяжется. Черт.
"Лоренц-Дитрих". "Антилопа-Гну". Нет, "Антилопа-Гну" была "Лорен-Дитрих". Но
это без разницы.
Значит, почему фамилия открывателя кометы кажется мне знакомой - ясно.
Никаких других Лоренцов я не знаю. И знать не хочу. Мне этого достаточно.
Как говорится, более чем. Впрочем! Вспоминаются еще уравнения
Лоренца-Максвелла. То есть сами уравнения не вспоминаются - перед смертью
это было бы слишком, - но что они существуют, вспоминается. Кстати (или
некстати) - а что должно вспоминаться перед смертью? В романах пишут "и он
вспомнил всю свою жизнь". Это хорошо бы. Особенно если есть, что вспомнить.
А если нечего? Если забытое, не оставившее ничего в памяти детство сменилось
бестолковой скучной юностью, вместо которой пришла такая же скучная и такая
же бестолковая зрелость? Тогда, наверно, лучше ничего не вспоминать, чтобы
не понять в конце концов - когда все равно уже поздно - что ты несчастливый
человек. И не просто несчастливый, а самый несчастливый. Потому что когда
после жизни нечего вспомнить - это и есть самое настоящее несчастье.
Настоящее, как все непоправимое.
И что-то совсем мне стало нехорошо. Я нащупал на постели пульт и
включил телевизор. По ночному экрану прыгали легкие девочки с пушистыми
лобками и умирать явно не собирались. Телевизор я выключил, девочки исчезли
так же мгновенно, как появились, успев все же вернуть меня к мыслям о Марье
и о том, что вся она, с ног до головы, покрыта крупными эрогенными зонами.
"Жаль, - подумал я, - что такая женщина встретилась мне в сорок лет, а не в
двадцать пять. В сорок чувства, правда, еще есть, но уже затупившиеся. А
Марью затупившиеся чувства оскорбляют. Ей нужны извержения, вулканы и
гейзеры, так что вообще непонятно, зачем ей понадобился я".
Вначале Марьин телефон долго не отвечал, потом трубку сняли и сквозь
музыку и шум вынырнул откуда-то мужской голос. Я сказал "здравствуйте,
извините за поздний звонок" - и вдруг: