"Анатолий Ким. Отец-лес (Роман-притча)" - читать интересную книгу автора

увидеть её брат, который встрече будет рад", -- рассмеялся нарочито
дурашливо, но безусловно мило и ушёл с чайником в другую комнату, оставив
за собою неприкрытую дверь. И, стоя в передней, Николай услышал целый хор
весёлых молодых голосов, и среди них различил Лидин, глубокий
контральтовый, щедрый, любящий всё на белом свете, и голос брата Андрея,
педантично-самолюбивый, но тоже ещё молодой и чистый и очень родной.
Николай Николаевич дрыгал ногою на станке и улыбался, как и тогда,
ожидая в передней незнакомой квартиры, держа фуражку в руке, стружка из-под
резца пошла ломкая -- видимо, попалось сучковатое место в дереве. Сердце
молодого офицера в белом мундире охватило невероятно могучее предощущение
близкого счастья, и оно не замедлило явиться перед ним в ту же минуту, ибо
он был тотчас приглашён в комнату -- и тем же Сергей Никанорычем Гостевым,
который показался в дверях с церемонным и, как всегда, несколько дурашливо
исполненным, глубоким поклоном: "Пожалте, сударь миленький! Вас просят
войти". Счастье Николая Тураева было затянуто в строгую белую блузку,
безупречно выутюженную, но, несмотря на строгость этой блузки, грудь и
великолепный стан девицы Веры Ходаревой читались во весь голос
торжествующей молодости, которая заявляла о себе сквозь подчеркнутую
серьёзность, даже суровость, её насупленного румяного лица и холод серых
глаз. Она как бы нехотя подняла их на Николая, когда рядом сидевшая с нею
Лида представила подруге своего брата-офицера. И теперь, работая в полумгле
дубового сарая, который он называл мастерскою, Николай Николаевич кротко
улыбался, находясь в полном одиночестве, и улыбка его означала понимание:
счастье заключается не в том, что я обладал или не обладал любимой
женщиной, а в том, что такая на свете существовала и я её встретил, пока
жил. И разговаривал с нею, и смотрел в её серые глаза, когда она
спрашивала:
-- Так вы, говорят, ветеринар?
-- Имею честь... -- ответил он скованно и весьма нелепо.
-- Да какая тут честь, Коляня, фу-ты, ей-богу, -- рассмеялась и весело
оглядела его Лида, любуясь им и гордясь тем, какой он бравый и хорошенький
в своём мундире. -- Он у нас с детства лошадей любил, лазал к ним под брюхо
без всякого страха.
-- А я считаю, что в этом и есть подлинная честь, -- прервала подругу
девица Ходарева. -- Человек избрал полезное поприще и может на деле
приносить пользу обществу, а не на словах, как некоторые. Вы меня
понимаете, Николай Николаевич? -- с серьёзным видом обратилась она к
офицеру-ветеринару.
И он с остервенением мотал ногой, нажимая на педаль токарного станка,
вновь ощущая, как горячая вихревая мгла накрывает его с головою, и нельзя
вздохнуть, потому что дыхания нет и вместо него рвется из груди мучительный
крик: Я одиночество! -- как можно принять счастье любви, радость
самопознания, всякий жизненный труд -- если всё обращается в пустоту вместе
со временем?! Он вступил тогда в спор с девицей Ходаревой, неосознанно, но
ясно ощущая всем своим существом, что ореол радостной любви, окружающий
тёплое, торжествующее, пышущее здоровьем существо Веры Ходаревой, есть
призрачность, подобная огням святого Эльма на мачтах погибших кораблей. Он
страдал сильно, оставаясь совершенно непонятым другими и в то же время не
совсем понимая и самого себя, когда неожиданно вступил в пререкания.
-- Никакой пользы обществу никто не может принести и, главное, никто и