"Анатолий Ким. Близнец (Роман)" - читать интересную книгу автора

отправился в Европу не затем, чтобы "культурки хватануть", а просто по
великой растерянности.
Первой страной, куда я решил отправиться, оказалась Испания. Я ее не
выбирал специально. Мои деньги повели себя так. Они вдруг оказались в одной
международной туристической фирме, где мне выдали туркарту и билеты на
самолет. В группе участников тура, с которыми я встретился уже в аэропорту,
полетел "Боингом" в Испанию.
И когда перелетали через Альпы - большой кусок земной поверхности, со
дня творения покрытый заснеженными горными пиками,- меня заворожили эти
островерхие белые вершины, зубчатые ледники на фоне синевы альпийского
камня. Место это под солнцем показалось мне настолько безжизненным, холодным
и прекрасным, что я тут же забыл про Испанию, куда летел, про своих
спутников, с которыми познакомился совсем недавно, и захотел остаться на
одной из снежных вершин самой дикой на вид пустыни Швейцарских Альп.
Разумеется, это было опрометчивым решением, господа, потому что я
вскоре торчал по колено в снегу на макушке высочайшего горного пика, и
вокруг, насколько хватало глаз, простиралось первозданное вздыбленное море
каменных кряжей и сверкающего под солнцем вечного льда. Горизонт окрест моей
вершины представлял собой сплошную неровную, остро изломанную линию ледовых
зубцов, и надо всем этим безжизненным прекрасным миром безмолвно зависло
голубое небо в белых облаках. Было страшновато, и от чувства безысходности,
коим было пропитано все видимое пространство вокруг, сжималось в ледяной
комочек сердце.
Если на моем месте оказался бы брат-близнец, то погиб бы в тот же час
от холода, отчаяния и бескрайнего одиночества. Его теплое существо,
изнеженное и слабое, отключенное от питающей среды человеческого общества,
вмиг сморщилось бы и замерзло здесь, во вселенной холода, которую
представляли сейчас окружающие горние
Альпы. Но где-то, когда-то в глубине его сознания мелькнуло это
сине-белое альпийское видение, и ему захотелось сюда - иначе я не оказался
бы здесь. И только непонятно, когда же это было, до или после его смерти?
Если верно второе предположение, то выходило, что Василий-писатель
фантазирует, водит мною и по своем успении.
Но у меня было такое чувство, что и я наконец-то оказался там, куда
всегда стремился. Значит, в душе мы оба стремились сюда - и здесь смыкаются
наши жизненные векторы, направленные неукоснительно в пустоту и свет.
Неизвестное человеческое тело, в которое я воплотился, не мешало мне, ни на
что не жаловалось, находясь, очевидно, в состоянии полной свободы от земного
тяготения. И мне было не на что опереться, не за что уцепиться, ничто не
держало меня на земле - в моей неисповедимой свободе и невесомости. Лишь
слова были еще подвластны мне, невидимые и светлые, бесплотные и теплые,-
все не мои, но каждое - бесконечно родное, русское по обличию. Слова
соединяют собой виртуальные миры тьмы и света - одни слова способны,
наверное, достигнуть того пространства без времени, что объемлет, заключает
в себе и порождает из себя тьму и свет.
Отсюда, со снежной вершины, из пустоты и неведения, я и хочу начать
свою историю в словах - для тебя, мой дорогой читатель.
Находясь среди ослепительного сияния альпийских снегов, я снова
прослеживаю весь ее ход. Мой земной отец, известный дипломат, увлекся в
Америке, где в то время служил, идеей реституции человеческого зародыша вне