"Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде" - читать интересную книгу автора

голос диктора, сообщающего последние известия с телевизионного экрана.
Прежде так бывало с ним всегда: конечно, легко смеяться, когда
"Франкенштейна" показывают в "Театре ужасов", хлопаться в притворный
обморок с воплем "Ах, Франки!", когда появляется монстр - особенно если
Салл-Джон оставался ночевать. Но в темноте, после того как Эс-Джей начинал
храпеть (или, хуже того, если Бобби был один), создание доктора
Франкенштейна казалось куда более.., нет, не реальным, то есть не
по-настоящему, не совсем.., но все-таки ВОЗМОЖНЫМ.
Однако ощущения возможности низкие мужчины Теда не пробудили. Скорее
наоборот, мысль, будто какие ни на есть люди станут посылать сообщения с
помощью объявлений о пропавших собаках и кошках, показалась ему в темноте
совсем сумасшедшей. Но не опасно сумасшедшей. В любом случае Бобби не
верил, что Тед мог быть по-настоящему, насквозь сумасшедшим - просто
слишком уж умничал себе же во вред, особенно потому, что ему почти нечем
было занять время. Тед немножко.., ну.., черт! Немножко - что? У Бобби не
было для этого слов. Приди ему в голову слово "эксцентричен", он ухватился
бы за него с радостью и облегчением.
"Но.., он словно бы прочел мои мысли. Это как?" А, он просто ошибся!
Не расслышал толком. Или, может, Тед и правда прочел его мысли - прочел с
помощью совсем неинтересной взрослой телепатии, снимая виноватость с его
лица, будто переводную картинку со стекла. Вот ведь и его мама всегда
умела их читать.., во всяком случае, до этого дня.
- Но...
Никаких "но". Тед отличный человек и много знает про книги, но он не
чтец мыслей. Не больше, чем Салл-Джон фокусник или когда-нибудь им станет.
- Все это для отвода глаз, - пробормотал Бобби вслух, вытащил руки
из-под подушки, скрестил их в запястьях, помотал кистями. По лунному пятну
у него на груди пролетела голубка.
Бобби улыбнулся, закрыл глаза и уснул.

***

На следующее утро он сидел на крыльце и читал вслух из харвичской
воскресной "Джорнел". Тед, примостившись рядом на диване-качалке, тихо
слушал и курил "честерфилдки". Слева позади него хлопала занавеска в
открытом окне гостиной Гарфилдов. Бобби рисовал в уме, как его мама сидит
в кресле поближе к свету, поставив рядом рабочую корзинку, слушает и
перешивает юбки (юбки опять носят длиннее, сказала она ему недели две
назад; укоротишь в этом году, а следующей весной - пожалуйте распускать
швы и снова обметывать подол, и все потому, что кучка гомиков в Нью-Йорке
и Лондоне так постановила, и зачем она затрудняется, сама не знает). Бобби
понятия не имел, действительно ли она сидит там или нет - открытое окно и
хлопающая занавеска сами по себе ни о чем не говорили, однако он все равно
рисовал себе эту картину. Когда он станет постарше, ему вдруг станет ясно,
что он всегда воображал ее где-то рядом - за дверями, в том ряду на
трибуне, где тени были такими густыми, что рассмотреть, кто там сидит,
было трудно, в темноте на верхней площадке - в его воображении она всегда
была там.
Читать спортивные заметки было интересно (Мори Уиллс давал жару),
статьи - не так, а персональные колонки совсем занудно - длинные, скучные,