"Екатерина Кинн, Наталия Некрасова. Самое тихое время города " - читать интересную книгу автора

надо, и почему они не такие, какие должны быть. Не задумывается, куда это
нынче вечером так целеустремленно струятся кошки. Спишет красноватый отблеск
в глазах встречного на свет неоновой рекламы над входом в ресторанчик. В
крылатой тени увидит всего лишь крупную ворону. И граффити на кирпичной
стене для него будут всего лишь граффити. И не заметит он среди потока машин
странных, изгибающихся на поворотах, словно резиновые, с тонированными
зрячими окнами...

Молодого человека звали Игорь. И шатался он по Москве потому, что
возвращаться в дом ему было тяжко и муторно. Дом переживал смерть старых
хозяев. И не принимал хозяина нового.
Игорь вырос на улице Жолтовского, то есть в Ермолаевском переулке.
Может, оно и правильно было вернуть улице прежнее название, но Игорь-то
вырос именно на Жолтовского, на улице, которой уже как бы и не было.
Странно, что заметил он это только сейчас. Восемь лет изредка заскакивая
гостем в старый дом на пару часов, он как-то и не замечал перемен вокруг. А
теперь вдруг увидел, что родные места похожи на пошедшую пятнами
фотографию - что-то еще видно, а что-то совсем поблекло. Изменились дома.
Некоторых вообще не стало. Некоторые стояли, забранные в уродливые гробы
рекламных щитов. Где были знакомые магазины, теперь были незнакомые клубы,
агентства и рестораны. Родной школы уже не было. А маленький институтик на
Поварской, в котором Игорь делал диплом, институтик, что так удачно
маскировался под детский сад, исчез, расплющенный пафосным зданием
Верховного суда. Так и остался на старой улице Воровского - на новой
Поварской места ему не было.
Как и все жители мегаполиса, Игорь знал местность вокруг дома да
местность вокруг работы, остальную Москву промахивая под землей. И теперь он
был потерян в чужих краях, в которых почти бесследно растворился район его
детства и юности.
Игорь свернул на Большую Садовую, неторопливо прошел мимо зала
Чайковского, двух театров. Шарахнулся от кота, выскочившего из подворотни
булгаковского дома. Свернул налево и по скверу вышел к родной улице
Жолтовского. К чужому уже Ермолаевскому переулку. Кивнул рассеянно памятнику
Крылову у Патриарших и под косыми взглядами двух каменных львов направился
прямо к забранной решеткой арке дома.
Вот и двор. В груди противно затенькала когтем по нерву тоска.
Игорь открыл дверь подъезда. Лифт стоял внизу, но Игорь пошел пешком.
По лестнице с отшлифованными тысячами рук деревянными перилами, мимо
граффити на стенах. И кто их только рисует?
На втором этаже на коврике у дверей дремал тихий алкоголик дядя Костя,
которого жена в пьяном виде домой не пускала. Тогда дядя Костя тихо писал в
углу, под лестницей, а затем так же тихо поднимался к своей квартире и
засыпал на коврике. Утром жена его забирала, вытирала лужу, ругалась - так
начинался день.
Игорь вставил ключ в скважину. Постоял. Каждый раз входить в дом было
тяжело. Но из-за двери послышалось требовательное мяуканье Вильки, и Игорь
улыбнулся - хоть кто-то его здесь да хочет видеть. Он открыл дверь и вошел.

Игорева семья жила в старом центре с начала века. В самых ранних
воспоминаниях сохранился деревянный дом возле музыкальной школы чуть в