"Вадим Кирпичев. Краски Боттичелли" - читать интересную книгу автора

семи аспектных центров микрокосма. Абсорбция толерантной ментальности и ее
апробация в лунных фазах. Знаете, кто я? Не знаете! А я астральный
эндокринолог, если хотите, простой зодиакально-депрессивный хирург.
Хирург приступил к операции.
Швырнул кости - выбросил две двойки. Возжег свечи, начертал в воздухе
звезду магов, мелькнул хищным профилем. Выдернул из рукава звездную карту,
разорвал ее в клочья, затолкал в череп. Ударил в бубен и закружил в
жизнерадостном танце, гнусавя мантры да звеня колокольцами. Затем хирург
хлебнул из горла, натянул брезентовые рукавицы и стал целить пожарным
рукавом мне в рот.
Вдруг зодиакальный живодер озабоченно зацокал языком, подскочил к
фолианту.
- Йо-йо, чуть не забыл! Для безболезненного отделения дряблой
субстанции необходима деструкция кармы в момент утери восьмеричности.
- Чего?
- Гм, подлость требуется. За шесть часов до операции вам надо совершить
хотя бы одну мелкую пакость.
- Расслабься, батя. Все о'кей.
- Какой славный молодой человек! Укольчик, секундочку потерпим.
Он стал ловко в меня вправлять пожарную кишку, прильнув к экранчику на
другом ее конце, и вовсю орудуя никелированными рычагами.. Через миг я был
растянут по трубе Уренгой-Помары-Ужгород. Свет стал ал, летел кусками.
Весь мир свернулся в тарелку, упал со стола и разбился на черные квадраты.
А в груди заскребла зверушка. Зверушка визжала, вертелась, царапалась, а
ее упрямо тянули крючком. Зверушка захныкала. Я же знал: никакая это не
зверушка, а моя собственная душа. Мир кувыркнулся через темноту. Загоготал
торжествующе Марк Соломонович, задрал голову в кровавом нимбе и принялся
запихивать себе в глотку что-то пищащее. С кривых клыков книжника на
подбородок струились алые капли.. Но здесь свет свернулся в берестяной
свиток и канул в бездонную черную воронку, разверзшуюся в моей груди...
Я хватал воздух выпотрошенной рыбой, а надо мной хлопотал старик -
добрая душа. Куда и делись глаза-жестянки - Марк Соломонович ласкал меня
очами и отпаивал, не жалея, вонючим зельем из штофа темно-изумрудного
стекла. Заодно ворковал, что, мол, за операцию и спасительное зелье с меня
бы надо изрядно вычесть. Милейший старик. Я тогда подумал: он пытается
залить сосущую черную воронку у меня в груди. Но я ошибался.
На улице долго не мог сообразить, куда идти, обвыкая хребтом к
смертельной тяжести пустоты. К безразличию. Вдруг в алом квадрате возникло
лицо книжника, только теперь это был мужчина вполне средних лет. Миг
таращился книжник в темноту и сгинул. Интересно, за чей счет он так
помолодел? Впрочем, и это мне было уже все равно.
Ночь длилась сто лет.
Водянистый утренний свет стоял в окнах. Невольно мои губы прошептали:
- И это все?
Деньги горкой лежали на столе. Малеванная, резаная, бумажная святыня,
со всех сторон обмусоленная мечтами и слюной человечества. Почему так
говорю? Плевать я хотел на деньги. Лишь бы затянулась сосущая черная
воронка в груди.
Пачки по карманам - и вперед, в Замоскворечье, где дернул меня черт
довериться книжнику. Шагая по Климентовскому, чуть не угодил под машину.