"Г.В.Кисунько. Секретная зона: Исповедь генерального конструктора " - читать интересную книгу автора

- Зачем было так спешить? Приехал бы позднее, увидел в Мавзолее.
- Уж очень мне хотелось поскорее увидеть этого изверга в гробу. Да,
племяшок, теперь это можно говорить. Пока что беспартийным, как я. Но придет
время, и об этом будут говорить все. Ты думаешь - я один был такой в этой
давке? Его ненавидел весь народ, кроме разве что подлецов и дурачков. Его
ненавидели, но молчали, боялись и даже делали одураченный вид, - потому что
были задавлены энкавэдэшниками. Учти, что теперь все пойдет по-другому. И
еще тебе мой совет: ты там где-то близко по работе с Берия и его сыном, -
старайся держаться от них подальше и вообще будь поаккуратнее.
- Ладно, дядя, поживем - увидим, а пока что давай выпьем за встречу и
за то, что послужило поводом для этой встречи.
- И еще за то, что теперь все пойдет по-другому и то старое никогда не
вернется. И за светлую память загубленных извергом людей, - таких, как твой
батько. Это их, а не отдавшего концы тирана оплакивали люди, проходя в
Колонном зале мимо его гроба. Конечно, не все, но я уверен, что большинство.
Мы чокнулись стаканами, я слушал дядю, почему-то вспомнил работягу -
так ли уж пьяного? - у проходной антенного завода, а сам думал о том, что
Берия никуда не делся, что кляуза на имя Сталина о вредительстве и шифровка
с полигона лежат у него в сейфе, и от этого никуда не уйдешь.
- И еще скажу тебе, племяшок, по секрету: за твоего отца один
поганец-стукач с помощью двух твоих дядей очень даже нечаянно и надежно
угодил под колеса поезда... Нечаянно!
Поистине непостижима тайна того священного чувства, которое с
неодолимой силой тянет человека к земле его детства и юности. Даже такого
детства, какое выпало мне с клеймом сына и внука кулака, и моей студенческой
юности, прошедшей под страхом разоблачения и исключения из института как
классово чуждого элемента, в годы величайшей беды, унесшей моего отца.
Почему же я, несмотря на это, с теплым сыновним чувством, а не как злую
мачеху вспоминаю землю моего детства и юности? Не потому ли, что в ее
недрах, зарытый в расстрельном котловане, покоится, - нет, не покоится, а
взывает к живым! - прах безвинно убиенного отца моего? Вот она, пушкинская
"любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам"!
...Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается теплый тихий
летний день 1972 года. Широкая привольная запорожская степь. Здесь на берегу
небольшой, но быстрой речушки - село Бельманка и в нем - дедовская
хата-мазанка под соломенной крышей, в которой родились и мой отец, и пятеро
его братьев, две сестры. И я еду с мариупольскими родичами на небольшом
автобусе из Мариуполя, чтобы поклониться этой хате, где я родился, где
качала меня мама в люльке, подвешенной к "сволоку". Автобус, покачиваясь на
неровностях проселочной дороги, приближается к памятным мне из
далекого-близкого детства местам, где я не был целых сорок лет. Я прошу
остановить автобус на пригорке, с которого уже видна луговая пойма, где
сливаются Бельманка с Бердой и затем с веселым журчаньем устремляются на юг,
к Бердянску. Едем дальше, пересекая луговину, и дорога выводит нас мимо хат,
расположившихся вдоль речки, к центру села. Возле сельсовета - обелиск с
именами погибших в войну сельчан, призванных из Бельманки. Две каменные
плиты, на них - 174 имени. С волнением вчитываюсь, узнаю знакомые с детства
фамилии.
Пудак... Это фамилия моей первой учительницы Раисы Ивановны. В скорбном
списке она представлена трижды. Широколава... Такая фамилия была у моего