"В нашу пользу : рассказы" - читать интересную книгу автора (Раевский Борис Маркович)

«ВНЕ ЗАЧЕТА»

Друзья часто называли его «теленком».

Бирюков не сердился.

Огромный, широкий, плотный, он с высоты своего почти двухметрового роста невозмутимо оглядывал товарищей и лишь застенчиво улыбался.

Как большинство силачей-великанов, Иван Бирюков был медлителен и чересчур спокоен. Он обладал и силой, и выносливостью, но излишнее добродушие мешало ему бороться за почетное звание чемпиона Института живописи, скульптуры и архитектуры. На прошлом первенстве института он пришел к финишу одиннадцатым. Однако неудача не слишком огорчила его.

— Ну чего там… Ну, право, ерунда, — смущенно басил Бирюков, отбиваясь от наседавших товарищей. — Ну, не все ль одно — Брегвадзе стал чемпионом или я? Он студент, и я студент; он комсомолец, и я комсомолец…

— Он молодец, а ты шляпа! Он спортсмен, а ты тюфяк! — горячился высокий длинноногий живописец Коля Ивлев, один из лучших институтских лыжников. — Он шел, не жалея сил, а ты на дистанции завтракать стал.

— Какое там завтракать?! Обедать! — возмущенно перебил Ивлева маленький шустрый скульптор Миша Левчук.

Миша увлекался велосипедом, а не лыжами, но болел за всех институтских спортсменов и не пропускал ни одного состязания.

— Этот малютка, — тут Миша гневно постучал кулаком в широкую грудь Бирюкова, и она глухо загудела, — этот малютка на двадцати километрах успел трижды плотно поесть. Способный ребенок! В карманах — целый питательный пункт! Пройдет два — три километра, сойдет с лыжни и подкрепляется, как в ресторане. Болельщики кричат: «Тебя обходят!» — а он — хоть бы хны! — уплетает за обе щеки.

— Ну, уж за обе, — невозмутимо оправдывался Бирюков. — Всего-то бутербродик проглотил да еще махонькую плиточку шоколаду…

— Да еще небольшого жареного поросенка!.. — насмешливо подсказывал Левчук.

Друзья не знали, как помочь Бирюкову. У него полностью отсутствовала «спортивная злость», азарт борьбы. Хоть он и любил лыжи и владел ими так, что они казались естественным продолжением его ног, но шел на состязаниях почти как на прогулке — спокойно, неторопливо, не особенно тревожась, даже когда слабые лыжники обгоняли его.

На финиш он всегда приходил бодрым.

— Ты не умеешь уставать! — злился Левчук. — Научись «выкладываться» до предела. Ведь ты свежий как яблочко! Наверно, можешь сейчас снова пройти все восемнадцать километров?!

— Могу! — виновато соглашался Бирюков. Левчук безнадежно разводил руками и ставил диагноз:

— Сердце здоровое, но не спортивное!

Коля Ивлев в перерывах между лекциями часто подсаживался к Бирюкову с новым спортивным журналом или газетой.

— Интересная заметка, — говорил он, пытаясь раззадорить друга. — Чемпион СССР Зимин прошел пятьдесят километров быстрее всех участников гонки. За время пути он потерял два килограмма шестьсот граммов собственного веса. Значит, не ленился, работал вовсю, не как некоторые…

— На три килограмма похудел! — сокрушенно вздыхал Бирюков. — Так от него после нескольких соревнований только кожа да кости останутся.

— Тюфяк! — злился Ивлев. — Да у него назавтра вес восстановится! Еще здоровее будет…

Видя, что тонкие дипломатические уловки не помогают, Ивлев переходил в прямую атаку.

— Позор! — набрасывается он на Бирюкова. — Ведь тебя, слона такого, однажды даже щупленький Козаченко обошел!

— Козаченко — как бык упрямый, — невозмутимо отвечал Бирюков. — У него уж и сил нет, и сопит, как паровоз, а все идет, все первым хочет быть.

…Предстояли межвузовские соревнования.

В институтскую команду входило двенадцать студентов-спортсменов. Сам Бирюков в шутку называл себя то «внезачетным», то «запасным». Собственно говоря, запасным его никто не делал. В официальных протоколах судейской коллегии он числился равноправным членом команды. Но зачет производился по первым десяти лыжникам. Время последних — одиннадцатого и двенадцатого — не учитывалось. А Бирюков обычно приходил именно одиннадцатым. Поэтому он и стал считать себя «внезачетным». Друзья, сперва шепотом, между собой, а потом открыто, вслух, тоже стали называть его так.

Бирюков уже привык к своей роли постоянного «внезачетника», но, не огорчался и даже был доволен.

Хорошо зимой в лесу! Легко скользишь по укатанной лыжне. Вокруг задумчиво дремлют пушистые ели. Бежишь не слишком торопясь, вдыхая всей грудью морозный воздух. Бирюкова это вполне устраивало.

Но ребята возмущались.

— Ты бы хоть разок одного из нас обошел, — сердито говорил Ивлев. — Не надоело тебе вечно быть «вне»?!

Бирюков отмалчивался.

На городских межвузовских соревнованиях к команде Института живописи сперва отнеслись недоверчиво, не считая ее серьезным претендентом на первые места.

— Художники! Служители муз! Воздушные создания! — иронически перемигивались студенты других институтов — технологи, кораблестроители, физики, электротехники, горняки. — Им кисточки держать, а не лыжные палки!

Но команда Института живописи быстро заставила шутников замолчать. Художники подобрались все как один — здоровые, сильные, рослые парни. Они уже выиграли десятикилометровку. Предстояла гонка на тридцать километров — самое трудное испытание. На этой дистанции особенно сильны кораблестроители.

…На большой стартовой поляне, окруженной густым, молодым ельником, суетился Миша Левчук, в кожаной куртке ядовито-малинового цвета, с многочисленными «молниями». Он пришивал нагрудные номера своим товарищам и то и дело озабоченно щелкал секундомером, сверяя его с судейским. В руке Миша держал чемоданчик с лыжными мазями, а на боку при каждом движении раскачивался огромный, похожий на орудийный снаряд, термос.

— Я буду ждать на двенадцатом километре, — возбужденно сообщал Миша всем членам команды. — Вы, миленькие, постарайтесь. Жмите…

Все обещали жать. Только Бирюков промолчал.

— И ты жми, — набросился на него Левчук. — Мало ли что… Вдруг кто-нибудь подвернет ногу или сломает лыжу…

Бирюков отмахнулся.

На утрамбованной сотнями ног стартовой площадке становилось все оживленнее. Яркие костюмы лыжников пестрели на снегу. Смех, шутки, разговоры сливались в один радостный гул.

В морозном воздухе резко прозвучала команда судьи, и к кумачовому плакату подошел Брегвадзе — «первая лыжа» Института живописи. Опершись на палки, он непрерывно двигал лыжами, чтобы к ним не примерзли комочки снега. Недалеко от него, в синем свитере, напряженно подавшись вперед, стоял Ивлев.

— Внимание! — крикнул стартер.

Брегвадзе замер. Судья приготовил секундомер.

— Марш!

Мелькнул красный флажок стартера. Лыжник стремительно рванулся вперед, взметая снежную пыль.

Вскоре старт взял Ивлев, а через некоторое время и Бирюков. Шел он спокойно, не напрягаясь.

На четвертом километре, под огромной разлапистой елью курносый паренек-контролер, студент-первокурсник, гордый своими обязанностями, записал на куске картона номер Бирюкова и насмешливо крикнул:

— Отстаете, гражданин! Бирюков, не отвечая, прошел мимо. «Успею!» — спокойно подумал он.

На двенадцатом километре, возле опушки, он еще издали увидел малиновую куртку Левчука. Вот к Левчуку приблизился Коневский, и тот помчался вдоль дорожки рядом с лыжником. На бегу Левчук протянул ему металлический стаканчик, из которого при каждом шаге выплескивалось на снег какао и тотчас замерзало бурыми пятнами.

Коневский, не останавливаясь, сделал два глотка и ринулся дальше.

Бирюков сразу почувствовал на внезапно пересохших губах терпкий, дразнящий вкус какао и еще издали стал притормаживать.

«Сейчас подкрепимся», — весело подумал он.

Но Левчук не протянул ему стаканчика.

— Гони вовсю! — свирепо закричал он. — Ивлев сломал лыжу.

Он бежал рядом и кричал еще что-то, но Бирюков уже не слушал.

«Ивлев сломал лыжу… Сломал лыжу… — торопливо билось в висках. — Значит, я уже не „запасной“. Да, вхожу в зачет… Ах, шляпа! Полз, как тюлень. Всех подвел… Всех. Весь институт. А сколько еще впереди? Восемнадцать… Да, восемнадцать километров! Можно наверстать».

Вялость мигом слетела с Бирюкова. Он полной грудью жадно хлебнул холодный воздух и, энергично оттолкнувшись палками, стремительно понесся вниз с горы. Но мчаться вниз легко. Это все умеют. Выигрывать время надо на подъемах — трудных и крутых.

Спуск кончился. Бирюков, не ожидая, пока иссякнет инерция, побежал в гору.

«Потей… Потей!» — упрямо твердил он себе, ожесточенно работая палками.

И действительно, вскоре свитер прилип к взмокшей спине.

Через несколько минут он увидел впереди лыжника. Просвет между ними быстро сокращался, Надо было уже обходить «противника», но Бирюков растерялся. Нечасто случалось ему обгонять соперников. И, хотя он знал, что передний обязан уступить ему дорогу, он не потребовал лыжню, а сам сделал крюк и обошел «противника».

Матюшенко — лыжник из его же команды — изумленно проводил глазами быстро уменьшающуюся вдали фигуру.

«Неужели это Бирюков?» — спрашивал он себя.

А Бирюков бежал все стремительней. Вскоре он насел на пятки еще одному лыжнику. Теперь Бирюков не стал делать крюк, а негромко и вежливо попросил:

— Потеснитесь, пожалуйста, немножко! Удивленный таким многословием, лыжник обернулся, но потом послушно уступил лыжню.

Третьего лыжника Бирюков настиг на самой вершине горы. Предстоял крутой, рискованный спуск. Впереди идущий мог затормозить бег их обоих. На этот раз Бирюков уже не колебался.

— Лыжню! — гаркнул он на всем ходу и, не глядя на отскочившего вправо лыжника, вихрем ринулся вниз.

Первый круг — пятнадцать километров — кончился, но Бирюков почти не заметил этого. На девятнадцатом километре, под огромной мохнатой елью по-прежнему стоял знакомый курносый паренек-контролер.

— Пятым идете! — сложив руки рупором, радостно крикнул он. — Впереди Брегвадзе, Коневский, Ивлев…

Ивлев? Бирюков чуть не остановился от удивления. Но через секунду снова вошел в свой стремительный темп. Напутал, конечно, шпингалет! У Ивлева же сломана лыжа.

Он вдруг всем телом почувствовал сильную усталость. По привычке хотел уже сбавить скорость, но тотчас вспомнил, что он теперь не «внезачетник», на него надеется весь институт, и заставил отяжелевшие ноги двигаться в прежнем ритме. Он чувствовал: в нем еще много сил, но они дремлют, таятся где-то в глубине тела. Надо разбудить их, вызвать на помощь.

На двадцать седьмом километре снова еще издали он увидел малиновую куртку Левчука. Тот суетился возле лыжни. Снег около него весь, словно ржавчиной, был покрыт бурыми пятнами.

«Ишь сколько благодати пролил!» — мелькнуло в голове Бирюкова, и он снова почувствовал на губах освежающий вкус какао.

А Левчук уже отвинчивал крышку термоса и торопливо наливал в нее темный густой напиток.

Он бежал рядом с Бирюковым, и пока тот на ходу жадно пил, Левчук кричал:

— Жми, сильнее, Ванечка! Еще немного… Ивлев-то сошел!

Бирюков бросил ему пустой стаканчик, Левчук не успел подхватить его, и тот мягко шлепнулся в снег. Не поднимая стаканчика, Левчук бежал за Бирюковым и кричал:

— Жми, дорогой! Замени Ивлева! Не подведи институт!

Глоток какао придал Бирюкову новые силы. Послушные лыжи скользили легко. Еще… Еще немного… Вдали, на финише, уже слышался шум толпы болельщиков.

…Когда Бирюков, как экспресс, пыхтя и отдуваясь, влетел на стартовую площадку, над которой теперь трепетал кумачовый плакат «Финиш», — его встретили криками и аплодисментами. И первым, кого увидел Бирюков, был Ивлев. Разгоряченный, тяжело дышащий, Коля Ивлев расстегивал крепления на лыжах.

Не веря глазам, Бирюков медленно направился к нему.

— Ты? А почему лыжа не сломана? — не чувствуя нелепости своих слов, растерянно спросил Бирюков.

Ивлев засмеялся.

— А я вовсе не обязан ломать лыжи!

Бирюкова окружила плотная толпа. Десятки рук одобрительно хлопали его по спине, плечам и груди.

Растолкав болельщиков, в круг ворвался Миша Левчук.

— Поздравляю! — кричал он и, поднимаясь на цыпочки, пытался обнять Бирюкова, но огромный термос, сползший на живот, мешал Левчуку.

— Ты не сердись на меня, Ваня! — захлебываясь словами, радостно оправдывался Левчук. — Схитрил я… Насчет сломанной лыжи… Но зато теперь в тебе бьется настоящее сердце спортсмена Наконец-то ты перестал быть вечным «внезачетником».

Вдруг все затихли.

С площадки доносился усиленный рупором голос диктора…

Первым в команде Института живописи пришел Брегвадзе, вторым — Ивлев, третьим — Бирюков…

Командное первенство завоевал Институт живописи.

Эту историю, происшедшую два года назад, рассказал мне однажды вечером на лыжной станции нынешний чемпион института Иван Бирюков.

Вернее, рассказывал не Бирюков, а его друзья — Ивлев, Левчук, Брегвадзе, Коневский. Мы все сидели у печки в небольшой «летней» дачке, служившей лыжной базой. За окнами мела вьюга. Бирюков, смущаясь и запинаясь, излагал только основные факты, а его товарищи, перебивая друг друга, весело и шумно сдабривали рассказ живописными подробностями. Все дружно смеялись.

— Да не к чему и вспоминать, — улыбаясь, гудел Бирюков. — Было и быльем поросло…

А я смотрел на него, и мне даже не верилось. Неужели стремительный лыжник, опередивший в сегодняшнем кроссе всех своих товарищей, и есть тот самый медлительный, добродушный «теленок»?