"Юрий Кларов. Пять экспонатов из музея уголовного розыска " - читать интересную книгу автора

оказывается в Эрмитаже, где и хранится до сих пор уже свыше полутора веков.
Так что, как видите, эта гемма в одинаковой степени подходит и для
учебника истории, и для пособия по криминалистике.
К геммам были неравнодушны Петрарка, Бенвенуто Челлини, Микеланджело,
Гёте и... Александр Сергеевич Пушкин. Да, Пушкин, - повторил Василий
Петрович. - Во всяком случае, его знаменитый перстень-талисман, который так
интересовал современников поэта, был, вероятней всего, всё-таки геммой.

Видимо, во избежание всяческих кривотолков тут самое время оговориться.
О "талисмане" поэта и его приключениях Василий Петрович поведал мне много
лет назад. Ничто не стоит на одном месте. С тех пор, как и следовало
ожидать, появилось немало исследований и о самом перстне, и о его судьбе.
Было весьма соблазнительно ими воспользоваться, особенно материалами из
интересной книги Л.П. Февчук "Личные вещи А.С. Пушкина", но, поразмыслив, я
решил все-таки воздержаться. И не только из уважения к памяти Василия
Петровича. Имелись и другие, не менее важные причины. Его история,
посвященная перстню-талисману, впрочем, как и другие, приведенные в этой
книге, была не научным исследованием, а рассказом, в котором вымысел занимал
своё законное и почётное место рядом с фактом.
Стоит ли нарушать это плодотворное сотрудничество фантазии и
документалистики? Я решил, что нет, не стоит...
А теперь давайте вновь вернемся с вами в большую комнату, где за
письменным столом нас терпеливо дожидается Василий Петрович Белов,
худощавый, морщинистый, в своей неизменной бархатной куртке.

- Итак, Петербург. Зима 1837 года. - Василий Петрович стукнул пальцем
по столу, и этот звук отозвался эхом далекого выстрела из девятнадцатого
века...
...От звука выстрела лошадь вскинула голову и дернулась. Взвизгнули
полозья, по обе стороны саней брызнул снег. Длиннобородый пожилой извозчик в
заячьем треухе быстро перехватил вожжи и натянул их.
- Не балуй!
Лошадь дрожала мелкой дрожью, перебирая ногами и вывернув голову в
сторону изгороди, где между редкими жердями чернел на снегу кустарник.
- Никак стрельнули, а? - испуганно спросил другой извозчик, сани
которого стояли несколько поодаль.
Стылый морозный воздух разорвал второй выстрел.
- "Стрельнули"... - Старик стянул зубами громадную рукавицу и
перекрестился. - "Стрельнули"... Эхе-хе! Кому-то седни слезы лить, не иначе.
Смертоубийство, брат, по-нашему, а по-ихнему, по-благородному, дуэлью
прозывается... Вон как! Для того и пистоли везли...
Старый петербургский извозчик не ошибся: в пятидесяти метрах от дороги
только что закончилась дуэль. Но он не знал и не мог знать, что смертельно
раненный первым выстрелом человек, которого он привез сюда, - величайший
поэт России. Не знал он, разумеется, и того, что сто лет спустя его
праправнук, учитель одной из школ бывшего Петербурга, ставшего Ленинградом,
будет читать в затихшем классе стихи другого великого поэта, посвященные
событиям этого зимнего вечера:
Погиб поэт! - невольник чести -
Пал, оклеветанный молвой.