"Рене Клер. Китайская принцесса" - читать интересную книгу автора

осмотрительно. Сие первое испытание, подобное смоченному пальцу для
определения направления ветра, давало, однако, лишь самую общую и
суммарную информацию. Моя метеорология обладала куда более сложными
правилами. Если вдоль правой стороны все той же колонки, которую я
пробегал глазами снизу вверх, обнаруживались три согласные или три
гласные, следовавшие друг за другом вертикально, первая информация
подтверждалась или опровергалась. Но благоприятная конъюнктура пяти
согласных аннулировала неблагоприятное воздействие трех нанизанных друг на
друга гласных, и наоборот (в расчет принимались только группы букв в
нечетном количестве, тогда как парные - само собой - были нейтральными).
Что касается цифры семь, она выражала неукоснительное предсказание
оракула: семь гласных обязывали ничего не предпринимать, и я проводил весь
этот печальный день в постели. Семь согласных поднимали меня с постели
прыжком, и я бросался навстречу обещанной фортуне. Я излагаю мою систему в
самых общих чертах, хотя она содержала ряд меньших по значению механизмов,
описание которых заняло бы слишком много места.
Прошу только не делать ошибку, полагая, что эта система имеет
какое-то родство с гаданием на картах, астрологией и другим вздором,
предназначенным для наивных людей. Для меня кофейная гуща всего лишь
горькая жижа, а ключ к снам значит не больше, чем гадание на ней. Точно
так же я не считаю, что внутренности цыпленка содержат что-то иное, кроме
зерен проса или остатков улитки. Мое изобретение являло собой весы для
взвешивания предчувствий, некую решетку, которая просеивала
обстоятельства, пробирку для анализа возможностей.
Как и Наполеон, я считал, что расчет может одержать победу над
Случаем, как Пифагор - полагал, что у больших чисел есть свои достоинства,
и я не сомневаюсь, что, если бы Буриданов осел умел играть в орла и решку,
он не помер бы от голода.


Глава четвертая

Ранним утром этого летнего дня мой оракул объявил мне о том, что я ее
встречу.
Мне неизвестно было только ее имя, и я никогда не видел ее в лицо.
Свое имя она назвала сама, ибо никто не представил нас друг другу. Ее лицо
явилось мне в отблеске луны между двумя наплывами теней, за которые
цеплялись кружева старинного вальса. Она так походила на образ из моих
снов, что я тотчас узнал ее.
- Лелиа...
Я назвал ее по имени в первый же вечер. Мы вместе ушли с приема,
который устроил один из друзей бразильца в саду Булонского леса, и я
проводил ее до порога дома.
- Вам, разумеется, известно, что мы встретимся снова, - сказал я ей,
когда мы расставались.
Моя уверенность подтвердилась на следующее же утро при первом
взгляде, брошенном на газету. Никогда еще согласные так радостно не
толпились вдоль длинной линейки, разделявшей их дружественные группы.
Никогда еще гласные, разбросанные, подобно отступающим в панике войскам,
не играли столь ничтожной роли в алфавите. Мой взгляд скользил вдоль