"Елена Клещенко. Наследники Фауста" - читать интересную книгу автора

прегрешением было бы загубить дар, подобный твоему. И с твоим знанием латыни
никто не помешает тебе черпать силу в Евангелии, ведь Святая Библия все та
же у нас и у католиков... прости меня, Господи, если я неправ... Ну, словом,
подумай об этом, Мария. Там наверняка не будет новой медицины, астрономии,
но все же это лучше... Не исключено, что ты даже сможешь учить греческий!
Впрочем, не буду говорить прежде времени. Я напишу в Кельн и все разузнаю.
Поразмысли пока, взвесь как следует. Я сам уже не понимаю, к добру или к
худу мне это пришло на ум.
- Спасибо, господин. Я подумаю.

Ближе к вечеру благодетельница ушла в гости, и я тихо выскользнула из
дома.
Чужой пес, мохнатый и черный, величиной с овцу, лежал у калитки, глядел
на меня, вывалив язык, и мне почудилась насмешка в его красноватых глазах.
"Пошел!" Он неторопливо встал, освобождая проход, и снова улегся, не сводя с
меня упорного взгляда. В другом расположении духа я, пожалуй, вернулась бы
на кухню за корочкой для него. Но сегодня и сейчас - этот пустяковый случай
едва ли не переполнил меру моего отчаяния. Я никогда не принадлежала к тем
девицам, которые пугаются любой живой твари, кроме другой девицы, и собак
никогда не боялась - ну и глупа же я была со своей храбростью. Что, если
такая вот бестия не пожелает уступить мне дороги, не послушается окрика, а
оскалит зубы? Даже бродячий пес может стать для тебя препятствием и
опасностью, Мария; выкинь из головы вздорные мысли о том, будто ты в чем-то
превосходишь мужчин...
Бывают такие дни, когда любой помысел и любое, самое незначительное
событие ввергают в отчаяние, и ничто не может утешить, но все напоминает о
гибели и безысходности. Мне не следовало показываться на глаза тетушке
Лизбет, пока не справлюсь с собой, - у благодетельницы был особый нюх на
слабость. Лучшим прибежищем для меня в такие часы становился собор.
В эту пору он был безлюден, и под сводами стояли прохладные сумерки.
Будь снаружи ослепительное солнце или зимняя утренняя темень - здесь всегда
были сумерки. Я и теперь еще помню невытравимый запах ладана и дерева,
драгоценное, медленно меркнущее сияние высоких витражей, о которых я думала
в детстве, что так выглядит рай; помню дивный покой и безопасность. И здесь,
бывало, шептали за спиной, или мне чудился шепот: гляньте, мол, вот она,
замаливает материнские грехи. Но сам собор принимал меня, как родной дом
принимает дочь. Изображения святых, что стояли в нишах, покинули собор
вместе с мессой, еще когда я была маленькой, и я даже не помнила, кто где
был. Один лишь деревянный Иисус снова, как пятнадцать, десять, пять лет
назад, склонил голову: что с тобой, дитя?
- Господи, помоги мне. Я не в силах больше жить, я несчастна и желаю
смерти, Господи, ты несправедлив ко мне! Я не понимаю, за что наказана! Тебе
ведомо: я не пеняла на то, что Ты отнял у меня мать и отца, не жаловалась ни
на скудость, ни на труды, ни о чем не молила, кроме как о книгах, об
учености! Господи, неужели в этом мой грех? Дай мне понять, почему это так,
и я отступлюсь! Почему ученая женщина не может быть Твоей дочерью?! Какую
заповедь я нарушаю, какие преступаю добродетели? Они говорят - гордыня, но
почему, если я не только не удостаиваюсь почестей, но готова признать себя
хуже других? Пусть я ущербная, пусть я неспособна быть женой и рожать детей,
но разве это уже грех - отказываться от брака? Господи, яви милость, дай,