"Михаил Клименко. Ледяной телескоп (Авт.сб. "Ледяной телескоп")" - читать интересную книгу автора

и такой демонстративно независимый, насмешливый. Меня беспокоило его
безразличие ко мне, а потому смущала и величина. В нем сразу же
обнаружилась готовая к действию моя заносчивость, только преувеличенная: я
такой могущественный! И тут я поймал себя на мысли: вот как неожиданно
проявились - да еще, наверное, и не так могут обернуться против меня же
самого! - некоторые черты моего характера. Тысячекратно в моем близнеце
обеспеченные силой, эти мои личностные свойства теперь таким неожиданным
образом подавляли все мое существо.
Безусловно, моя масштабная копия обладала качеством индивидуальной
цельности, уже приобретала свой личный опыт и, конечно, постепенно должна
была становиться все более и более самостоятельной, со временем во всех
отношениях все менее и менее похожей на меня. Но перемениться так быстро,
перестать замечать меня так искренне - это для меня было слишком большой
неожиданностью.
Не напрасно Кобальский искал и во мне нашел человека добросовестного,
покладистого, безбоязненного. Ну и с целым рядом других достоинств (не
считая того, что я еще умел плавать и водить автомобиль!). Теперь я его
понимал: насчет моего ума и прочего такого он явно иронизировал. Для
Кобальского было важно, чтоб человек, которого он выбрал для осуществления
своего замысла, был самонадеянным, заносчивым и в то же время покладистым.
Смышленый фотограф был уверен, что я для него открытая книга. Он был
убежден, что со мной "вся игра сделана". Мне казалось, что я знал себя. Но
попробуй отговори исполина от предстоящей поездки...
Я размышлял не больше минуты и пришел к выводу: исполин относится ко
мне точно так, как я обычно относился к другим. Ведь я для него был
другой.
"Выходит, - подумал я, - что к нам в конечном счете относятся так, как
мы относимся к другим? Да, но, конечно, не всегда".
Все это так, но сейчас-то я имел дело не просто с выводом, от которого
можно отмахнуться, а с отразившейся, отлетевшей от меня моей сутью,
которая была воплощена в огромную массу и обладала колоссальной силой...
Что теперь - уйти, убежать от своего самодействующего отражения? Нет,
конечно, теперь на произвол Кобальского свою копию я оставить не мог. Да,
я боялся: колосс мог натворить бед.
Озадачивал он меня и своими физическими качествами. Я не хуже многих
других, знающих физику и биологию, понимал, что при таком увеличении
объема и массы моя копия должна просто-напросто раздавить себя - или
рассыпаться, или расползтись. Его ноги, казалось, не должны были выдержать
вес всего его тела... Но этого не происходило. Очевидно,
физико-биологически его тело обладало особыми свойствами. И невиданную
упругость, прочность его тела изначально обеспечивал сам способ создания -
именно при помощи масс-голографической установки. Исполин был легок на
ходу, хотя, когда шел, оставлял заметно вдавленные в землю, все о нем,
казалось, говорившие следы. Речь его была медленной, рокочущей, голос
самого низкого регистра - понятно, органы его речи не могли издавать
колебания с такой же частотой, как и обыкновенный человек. Наши слова он
воспринимал почти как писк. Да и сила звука нашего голоса была для него
почти на пороге слышимости. Поэтому-то и пользовался Кобальский своим
рупором. Хотя все, что он хотел сказать исполину, он мог сказать прямо
мне, и тот все бы знал. Но Кобальский всячески форсировал