"Николай Климонтович. Конец Арбата (Повесть)" - читать интересную книгу автора

нашла - милую и работящую девушку по имени Аня, из тамбовских крестьян,
которая вышла за него, не знаю уж - из любви и жалости, из-за отсутствия
паспорта и прописки, из-за послевоенной нехватки мужчин или изо всего разом.
Так или иначе она родила ему детей, ходила на службу, таскала авоськи, вела
хозяйство на сущие гроши и ухитрялась быть в самых добрых отношениях со
свекровью, безоговорочно признав в ней барыню...
В тот первый наш с отцом к ним визит - мне было девять лет,
Шурке соответственно двенадцать - мы попали на семейный пир по случаю
получки. По таким дням, чуть не единственный раз в две недели, в семье ели
мясо. Не мясо даже, а покупные, из
Военторга, "московские" котлеты - пятачок за штуку - с гарниром из
консервированной кукурузы (шло еще хрущевски-кукурузное время, и лишь тремя
годами позже кукурузу в любом ее виде упразднят - лет эдак на двадцать),
пусть дешево, но зато от пуза. Ничего столь вкусного я никогда не ел - у нас
в семье, конечно же, знать не знали о самом существовании "московских"
котлет и избегали есть консервы, коли не было в том необходимости.
У меня и сейчас стоит перед глазами вся картина: посреди комнаты
- большой овальный стол под огромным в бахроме желто-оранжевым
абажуром; стол развернут с тем расчетом, чтобы старуха могла трапезничать,
не слезая со своего дивана, на котором, к слову, и спала. Где-то сбоку от
нее на табуретке тулится "глава семьи". И дети - юные и горластые: старшая -
грубоватая лицом Таня, она уже, кажется, тогда работала и доучивалась в
вечерней школе; средняя - Наля, единственная в семье пышка, с милым-милым
лицом гимназистки; и в гимназического же вида ученическом кительке, к
которому пришивались изнутри белые воротнички, бравый и подтянутый, вылитый
отец, каким тот был, должно быть, до войны, Шурка, с очень блестящими живыми
карими глазами, с прямым, в одну линию со скатом лба, носом, с неуловимой
"щикачевской" монгольской смуглостью, с дворянской формы коротко стриженной
головой, со светящимся смелым, открытым лицом... На выставке старых
фотографий "Офицеры первой мировой" позже я видел именно такие лица у
юнкеров и дважды, трижды узнал в них Шурку - его самого, как и его
прототипов, тогда уже не было в живых...
Младшее поколение радостно возбуждено, на них покрикивает старуха,
Кирилл застенчиво улыбается моему отцу, и тут тетя Аня
- я всегда ее так звал - бухает на большую металлическую подставку,
красующуюся посреди цветастой клеенки, которой накрыт стол, огромную
скворчащую, дымящуюся сковороду под крышкой...
Сцена эта - точка отсчета, она никак не случайна. Эта полунищая семья в
начале 60-х без натяжки была счастлива. Жива старуха-мать, отбрасывает
облагораживающий свет давно потерянного прошлого на нынешнюю скудость; выжил
ее сын - после устрашающих передряг и мучений, но - выжил; молода,
боготворима мужем, любима ребятами, полна крестьянских сил и непреклонности
жить тетя Аня; юны и здоровы трое детей, и двое из них, младшие, явно не без
способностей выше средних; и нет повседневного страха, и вполне можно
надеяться на лучшее: вот тете Ане на работе дали садовый участок, целых
бесплатных шесть соток, там такое можно наворочать и насажать; а для Нали
купили-таки подержанное пианино, у нее прилежание к музыке...
Так счастлива эта семья больше никогда не была. И не будет.
Поскольку этой семьи, как и самого дома на Арбатской площади, больше
нет. Нет барыни-старухи, нет Кирилла Щикачева, больна