"Светлана Климова и Андрей Климов. Ловушка горше смерти" - читать интересную книгу автора

- Затем, что так надо и так хотел тот, кто...
- Я сама знаю, что надо.
- Бог с вами, Полина Андреевна, - несколько раздраженно произнес
мужчина. - Извини меня, я понимаю, что появился внезапно и ты была не
готова к такому разговору... А где твоя мама?
- Она нездорова.
- Что случилось? Мария Владимировна...
- У нее рак груди.
- Прости, - сказал мужчина. - Она помнит меня?
- Она прекрасно к вам относится, Дмитрий Константинович.
- И то легче, - смягчая иронией напряжение, повисшее в комнате,
проговорил мужчина, - передай ей мой поклон...
- Да, - сказала женщина, как бы останавливая его голос. - Непременно
передам.
Мальчик не запомнил, как мужчина покинул их дом, - он был слишком
обеспокоен состоянием матери, которая, возвратилась в комнату, швырнула
что-то на стол, закурила новую сигарету и метнулась на кухню - и все это
не глядя в его сторону, словно он внезапно стал неодушевленным предметом.
Но все это длилось только несколько минут. В кухне что-то загремело,
мать вошла в комнату, нет, вбежала, оставив дверь распахнутой, и бросилась
к мальчику. Он близко увидел ее мокрое от слез, несчастное, безумно
красивое лицо и задохнулся от боли, когда женщина мучительно сильно обняла
его.
Однако он запомнил, как она шептала, прижимая его к себе: "Ты мой,
самый любимый, навсегда мой, не отдам, не отдам...", и хотя ему было
нестерпимо жаль ее, плакать он себе запретил.
Он не плакал даже тогда, когда впервые в жизни увидел свою мать. К
тому времени он довольно тщательно исследовал отведенное ему жизненное
пространство и уже начал обустраиваться в нем. Там шел непрекращающийся
ремонт, были руки, слова и запахи Манечки, а также котенок, которого он
подобрал на предпоследней ступеньке лестницы, ведущей вниз к их двери. В
три года он освоил счет - каждый раз, спускаясь по лестнице с ним за руку.
Маня повторяла: "Будем, Ванюша, считать ступеньки. Их четырнадцать.
Начали: одна, две, три, четыре..." Так что к пяти годам мальчик без
особого напряжения помогал ей пересчитывать замусоленные, пахнущие ржавым
железом бумажки, раскладываемые Маней на кучки:
"Один рубль, два... три... десять..." - в общем, простая арифметика;
куда сложнее было успеть зафиксировать число крикливых ворон, летящих на
городскую свалку, или густых молочных капель, сливающихся в тугую пенную
струю, которую молочница Фрося направляла в Манечкин бидон из крана своей
грязно-желтой железной "коровы".
Бочка молочницы стояла каждое утро наискось от их подъезда, около
часовой мастерской, и всякий раз, когда они с Маней отправлялись за
молоком, на узкой, мощенной булыжником проезжей части улицы строем стояли
сонные курсанты военно-инженерного училища. Строй тянулся по направлению к
учебному корпусу, что находился на проспекте. Мальчик слушал, как
вразнобой гремят их тяжелые сапоги, и, благополучно дойдя до
"четырнадцати", дальше всякий раз сбивался со счета: "шестнадцать...
двадцать... один, два..."
Тот же путь проделывали каждое утро и тогда, когда появилась мама, -