"Мой брат Юрий" - читать интересную книгу автора (Гагарин Валентин Алексеевич)

ГЛАВА 2 Трамплин

Он рос упрямым парнем, наш Юра. И упрямство его порой принимало формы самые неожиданные. Вспоминается такое.

В полдень к нам забежал Женька Белов. Потоптался на пороге и, шмыгая носом, сказал:

— Здрасьте!

Отец, не любивший и малейшего беспорядка, одернул его:

— Ноги отряхни, снегу нанес.

Женька схватил веник, выскочил в сени, а через мгновение снова появился в дверях.

— Вот теперь здравствуешь,— проворчал отец.— Что новенького принес?

Женька был не из робкого десятка.

— А я не к вам вовсе, я к Валентину. Трамплин сговаривались делать? Сговаривались. А когда начнем?

— Да сейчас и начнем,— ответил я, одеваясь на ходу.

Выскочили во двор. Прихватив лопаты, двинулись к нашему запурженному откосу. Там, тоже с лопатой в руках, поджидал нас Женькин брат, Володька.

Не мешкая, взялись за дело. Обязанности свои знали хорошо — из года в год повторялось одно и то же. В сторонке от будущей трассы мы с Женькой разгребли верхний — рыхлый — слой снега, добрались до твердого наста. Нарезали его квадратными пластами, а Володя относил эти пласты на лыжню и складывал горкой.

Работа закипела, когда с ведрами, полными воды, пришли на помощь девочки — наша Зоя и Нина Белова. Плотно сбитый, слежавшийся снег, едва обливали его водой, оседал и буквально на наших глазах — мороз был крепок, жесток — превращался в лед. Но сверху ложились новые и новые пласты снега, и девчата уже измучились, устали носить воду, хотя и колодец-то был недалеко, в каких-нибудь ста шагах,— у нашего дома стоял он, вырытый отцом колодец.

Трудились до темноты, пока не начали валиться от усталости, зато трамплин получился на славу: прыгнуть с такого — дух захватит. Было у нас теперь занятие на все десять дней каникул. На всю зиму, вплоть до весны, до тепла, забава была.

Утро следующего дня началось по обыкновению. Разбудил меня пронзительный визг: Юра успел подняться вслед за матерью и отцом и, затосковав от безделья, стащил одеяло с Зои и окатил ее кружкой холодной воды. «Сейчас следующую кружку — на меня»,— понял я и вскочил с постели. И точно: не обращая внимания на крики сестры, Юра стоял у порога — там, на лавочке, мы держали ведра с водой — и торопливо погружал кружку в ведро.

— Уши надеру! — пригрозил я.

— Ладно уж, не буду.

Завтрак ждал нас на столе. Мама давно ушла на ферму, отец тоже собирался на работу: зимой в колхозе по плотницкой части дел немного, сегодня по наряду предстояло ему возить корма. Одетый в телогрейку — овчинные рукавицы за пояс заткнуты,— он, прихрамывая, ходил по избе, ждал, пока мы сядем за стол, ворчал по обыкновению, что копаемся долго.

— Ну вот что, без баловства чтоб! — строго наказал мне и Зое отец и ушел.

С Зоей мы распределились по-своему; на ее долю — Борис, на мою — Юрка.

— Давай-ка, брат, забирай санки, пойдем трамплин опробовать,— сказал я Юре.

Он нахмурился:

— Санки? А ты небось на лыжах?

— На лыжах.

— И я на лыжах.

— Нос расквасишь.

— Ну и пусть!.. На санках пусть девчонки катаются, это ихнее дело. А я не девчонка.

Я еще не кончил завтракать, как Юра выбрался из-за стола, оделся и убежал на улицу. Зоя вышла следом, а вскоре вернулась.

— Юрка уже на откосе,— сказала она.— И Володька туда же пошел...

Юра и Володя Орловский (он несколькими месяцами старше брата) друзья — водой не разлить. И не только друзья — соперники. Давняя шла между ними борьба за первенство — буквально во всем: кому быть верховодом во время игры в лапту, в «чижа», в «ножички», кто в летнюю пору больше ягод или грибов из лесу принесет, кто по зимнему снегу на лыжах лучше ходит. Особенно на лыжах — тут поддаваться никто не желал. Если Юра вернулся домой с улицы прозябший до того, что и разуться сам не в состоянии, тесемок на шапке не развяжет застывшими пальцами, но сияющий,— понимай так: обошел он сегодня Володю Орловского. И тут уж Юрка начинает задирать Бориску, теребить меня и Зою: дайте ему какую-нибудь интересную книжку, непременно с картинками. Если ж хмурится, от ужина отказывается, молчит, сопя, значит, Володя его опередил. «Да уступи ты, сынок,— скажет, бывало, мама.— Охота тебе переживать-то? Добро бы из-за дела, а то сущая безделица ведь...» — «Не хочу уступать, все равно обгоню».— «Верно, сын,— вмешивался отец.— Чему, мать, учишь, что значит «уступи»?»

Участие отца еще больше распаляло Юру. Надо сказать, что борьба у ребят шла честная, без хитростей — в открытую, напрямик соперничали.

А жили Орловские неподалеку от нас. Иван Иванович, отец Володин, был священником. Добрый по натуре, но вспыльчивый и прямой человек... Когда через полгода грянула война и гитлеровцы оккупировали Клушино, он отказался сотрудничать с ними, за что его преследовали, арестовывали. В сорок четвертом, после освобождения Клушина, Иван Иванович погиб на мине вместе с сыном.

Юра, уже и взрослым, нередко с теплотой вспоминал товарища своих детских игр...

Так вот, Зоя сказала:

— Юрка уже на откосе, и Володька туда же лыжи навострил. К трамплину примериваются.

«Ну, сейчас наломают дров!» Я набросил телогрейку на плечи, лыжи в охапку схватил и стремглав бросился на улицу. Добежать до трамплина я не успел — опоздал.

...Володя Орловский прыгал первым. Как потом выяснилось, друзья-приятели оспаривали это право. Рассудил их жребий: поконались на лыжной палке. Верх достался Володьке.

Мальчик разбежался на откосе, с силой оттолкнулся палками, затем его маленькая фигурка сжалась в комок. Трамплин. Резкий подскок вверх. Долгий плавный полет в воздухе и... Володя ловко приземлился.   Снег взвихрился  под  его лыжами.

Одного пронесло. Молодец!

— Айда! — крикнул Володя снизу и призывно взмахнул палкой.

Юра тоже помахал в ответ, разбежался, оттолкнулся, благополучно дошел до трамплина. Тут его с силой подбросило вверх, левая лыжа слетела с его ноги и... Юра шлепнулся в снег, под самым трамплином упал.

Я подбежал к нему — он сидел на снегу и растерянно смотрел на лыжу: нос ее был отломан.

— Эх ты,— укоризненно сказал я и спросил: — Не ушибся?

— Н-нет. Вот... лыжа.

— Вставай, пойдем домой,— взял я его за руку.

Володя Орловский проводил нас до самого крыльца. Шли они, два товарища, два соперника, с таким одинаково горестным выражением на лицах, что и не поймешь, кто тут победитель, а кто побежденный.

Лыжу, которая подвела Юру, мы подобрали поблизости от нашего дома. Вон куда укатила!

А дома брат, как ни крепился, как ни кусал губы, не выдержал: разревелся.

— Да брось ты,— утешали мы с Зоей его,— подумаешь, велико несчастье. Вот сейчас возьмем планку, пару гвоздей, собьем лыжу — катайся себе на здоровье.

— Не хочу я на хромой лыже кататься,— всхлипывал Юра.— На ней прыгать нельзя — опять развалится.

Пришел отец перекусить — объяснили ему, в чем дело. Баловать нас отец не любил — не водилось этого в нашей семье, но, по всему видать, неподдельное горе сына тронуло и его душу. Опять же, семейная честь пострадала: что там ни говори, а поединок Юрка проиграл, и прав он — на сколоченной лыже далеко не ускачешь.

— Не реви,— хмуро сказал отец.— На той неделе поеду в Гжатск — куплю тебе новые лыжи.

— Ага, на той неделе... Я дома сидеть буду, а Володька на лыжах кататься будет... Так я кататься разучусь, и Володька все время обгонять меня будет...

И снова — в рев.

Отец послушал-послушал — надоела ему эта музыка. Подморгнул мне:

— Или мы не плотники, Валентин, а? Пойдем-ка в сарай.

Короче говоря, сыскали мы в сарае подходящий материал, вооружились инструментом и принялись пилить-строгать. К вечеру лыжи были готовы, да какие лыжи славные получились — легкие, упругие, изящные с виду. Я натирал их воском и прислушивался к тому, что творится у трамплина. А туда к вечеру со всей околицы ребятня сбежалась, шум и гам стояли невообразимые. Приятно мне было, что уж завтра-то братишка постарается отыграться.

На ночь мы поставили в лыжи распорки.

А вечером следующего дня Юра вернулся домой сияющий. С порога заявил, что здорово проголодался.

Поужинал с аппетитом и начал задирать Бориса и мешать Зое читать книгу.

Мы не задавали ему никаких вопросов. Все было ясно.

А вообще-то, плакал Юра в детстве редко. Пожалуй, не много таких случаев могу я припомнить, да и они запали в память своей исключительностью и бывали, когда заговаривало в брате уязвленное самолюбие...