"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Четвертая жертва сирени " - читать интересную книгу автора

было в Восточную Сибирь, но, по смягчении наказания, отправленной сюда, в
Кокушкино, под гласный надзор полиции, и Владимиром, исключенным из
Казанского университета и тоже сосланным в Кокушкино под надзор полиции,
только уже негласный.
С ним, с Владимиром, несмотря на разницу в возрасте, я сошелся особенно
близко - два с небольшим года назад, зимою 1888 года. [1] Ежели, разумеется,
выражение "близко сошелся" уместно в отношении этого молодого человека,
"нашего студента", как мы его тут меж собою называли. И на дистанцию между
нами, значительно сократившуюся, возраста как таковые никакого воздействия
не оказывали. Да и сократилась сия дистанция больше по его попущению. Ибо
сам я, признаться, несколько робел с ним.
Да, признаюсь, робел, чуть ли не конфузился. Но робеть-то робел, а
вместе и восхищался частенько поистине удивительными способностями молодого
человека. Эх, не хватало мне его теперь - как, впрочем, не хватало и других
господ Ульяновых.
Вот уж почти два года усадьба пустовала; дом и оба флигеля стояли
притихшие, никто не приезжал сюда более на лето, и все общение мое с Марией
Александровной сводилось к регулярной отсылке ей доходов от мельницы и
сданных в аренду земли и лесных участков. Даже книги учетные, которые я
всегда вел с большим тщанием, давно уж не удостаивались ее внимания (а я,
соответственно, искренней похвалы). Любовь же Александровна и ранее редко
нас навещала.
Словом, совпало как-то все самым грустным манером: и отъезд дочери моей
в Самару, и почти полное прекращение отношений с Ульяновыми. А уж известие о
том, что Мария Александровна, продав дом в Симбирске, перебралась со всем
семейством в Самару, да к тому же прикупила хутор близ деревни Алакаевка в
тех местах, и вовсе повергло меня в меланхолию. Правда, несколько улучшала
мое настроение изрядная надежда на то, что в Самаре Аленушка моя окажется
теперь не вовсе одинокой - в затруднительном положении ей будет к кому
обратиться за помощью.
Вот ведь как бывает - никаких оснований к опасениям за семейное счастье
дочери я, по сути, не имел, а нехорошая мыслишка о возможном затруднительном
положении явилась почти сразу, едва я получил известие о переезде Ульяновых
в Самару. Может, причиною было то, что немного зарылся я завистностью,
которую вдруг испытал к хозяевам своим: они-то рядом оказывались с моею
дочерью, могли видеться с нею, если б захотели, чуть ли не каждый день; я же
лишен был такой возможности, которой желал всем сердцем.
И ведь все, почитай, сразу случилось, в один год, одно за другим: дочь
моя покинула Кокушкино в июне, шестнадцатого дня, а осенью я в последний раз
видел все семейство Марии Александровны - уехали они с тем, чтобы в имении
своем здешнем более не бывать, даже какими ни то наездами. Сначала в Казань
уехали, а позднее - в Самару. Еще через полгода, весною восемьдесят
девятого, вышла ненаглядная моя Елена Николаевна замуж. Тут я и вовсе
затосковал, словно бы разом все мои годы, до того не так уж и ощущаемые, все
мои пять с половиною десятков лет обрушились на злосчастную мою голову.
Даже стыдно мне было от этакой неотходной тоски - уж больно походила
она на ревность отцовскую. Я ведь зятя своего будущего, почти тотчас после
сообщения о предстоящей свадьбе, крепко невзлюбил, хоть и незнаком был с
ним, даже не видел его ни разу на ту пору. Опять же, из писем Аленушки
следовало, что нашла она себе вполне достойного спутника жизни. Надо