"Даниил Клугер, Виталий Бабенко. Двадцатая рапсодия Листа " - читать интересную книгу автора

вполоборота и крикнул:
- Эй, помогите кто-нибудь!
Мы с Владимиром поспешили к нему, других охотников не нашлось. Впрочем,
нет, чуть помедлив, за нами двинулся мельник.
- Только близко к краю не подходите, - повторил Никифоров, упираясь
багром во что-то невидимое. - Лед рубили неаккуратно, может обломиться. Мы
сейчас с Кузьмой подденем, а вы в случае чего поддержите. Вторые рукавицы
наденьте, у Кузьмы в санях лежат. Вода-то ледяная!
Владимир сбегал за рукавицами для меня и для себя.
- Ну, - сказал урядник Кузьме, - взяли! Р-раз!
Они подцепили находку и одновременно навалились на багры. Прошло
несколько секунд. Из воды показалось что-то темное. Разглядев находку, я
невольно вскрикнул. Подавленный мой возглас эхом отозвался на берегу:
о-ох-х!
Не могу сказать, что именно ожидал я увидеть. Но уж во всяком случае не
то, что вытянули и уложили на лед рядом с полыньей Кузьма Желдеев и урядник.
- Господи... - то ли вскрикнул, то ли всхлипнул над моим ухом Артемий
Васильевич. - Еще один утопленник... Спаси нас пресвятая Богородица... - Он
сделал странный жест - не то утерся, не то перекрестился. - Простите
великодушно, Николай Афанасьевич, оставлю я вас. Душа моя такого зрелища не
выносит... - Он взглянул на Владимира и сказал с уважительной интонацией,
понизив голос: - А знакомец ваш молодой весьма сообразителен. Скорый ум у
молодого человека, скорый, ничего не скажешь. И глаз зоркий. Что-то я его не
припомню. Кто таков? Здешний ли?
- Сын хозяйки, Владимир Ильич, - ответил я, стараясь смотреть в
сторону.
- Это какой же хозяйки? - спросил подошедший Феофанов. - Госпожи
Ульяновой? Марии Александровны?
- Ее самой, - ответил я. - Марии Александровны. А вас, Петр Николаевич,
какими судьбами в эти края занесло? Далековато вы от Починка полюете.
- Э-эх, Николай Афанасьевич, как по следу зверя идешь, версты не
считаешь! - Феофанов хохотнул и тут же посерьезнел.
Так же, как и Петраков, Петр Николаевич Феофанов управлял имением
генерал-лейтенанта Залесского, только другим, в Починке. Феофанов казался
много старше Петракова, хотя на самом деле был его ровесником, когда-то они
даже вместе служили в Казанской казенной палате, там и познакомились. Я,
признаться, Петра Николаевича недолюбливал, хотя следовало отдать ему
должное: был он человеком смелым и решительным. Помнится, два года назад
объявился тут в окрестностях медведь-шатун. Однажды напал на кокушкинских
баб, изрядно их напугав. И не просто напугал - одна, бедняжка, от страха
преставилась. Сердце не выдержало. Так Феофанов, недолго думая, в одиночку
на медведя пошел.
Возможно, некоторое мое неприятие Петра Николаевича объяснялось
всего-навсего его колючей внешностью: был он высок и худ, лицо костистое,
под густющими, смыкающимися над переносицей бровями - серые, стального
оттенка глаза. Словом, неприступный человек, хотя сердце его, я подозревал,
было доброе, а душа отзывчивая. А может, дело было вовсе не в габитусе, а
именно во внешних чертах характера: при всей потаенной благонадежности
Феофанов в речах своих отличался язвительностью и даже напускной желчностью,
что не замедлил тут же и проявить.