"Меч и щит" - читать интересную книгу автора (Федоров Виктор, Березин Григорий)

Глава 4

С секирой в руке и медальоном за пазухой я направился обратно к себе в покои, размышляя над услышанным, особенно над последней новостью — о моей тяге к юго-востоку. Что ж, это направление не хуже любого другого, но теперь я, по крайней мере, выберу его сознательно и буду знать, что искать. Свое имя. Я, наверно, погожу величаться отцовским родовым именем, пока не найду тот меч. А пока буду зваться на левкийский лад: Главк Ксифид, хотя нет, так, пожалуй, будет не совсем точно. Лучше Главк Белид, это ближе к истине. Но хватит, об этом я могу поразмыслить и в дороге, благо путь предстоит, очевидно, долгий. А сейчас требуется подумать еще об одном незаконченном деле. Об Альдоне.

Я шагал по коридору, мысленно возвращаясь к тем дням, когда я впервые встретил ее. Было это всего каких-нибудь семь лет назад, но мне казалось, что с тех пор минула целая вечность.

— … Много всадников под желтыми знаменами, а впереди ехал воин в голубом плаще и в шлеме с лебедем на навершии. И они собирались напасть на нас. Вот и все, что удалось разглядеть нашему придворному магу, Ваше Величество, — почтительно доложил граф Арнульф.

— Чтоб ему пусто было! — проворчал граф Гудбранд, полемарх королевства. — Ничего толком не сообщил, ни численности нападающих, ни направления удара… Вообще ничего, кроме того что враги — жуитийцы, да и об этом мы сами должны догадываться по его маловразумительным описаниям. Чем такие сведения, так лучше вовсе никаких. Он лишь пугает нас, а предпринять мы все равно ничего не можем.

— Следует радоваться и этому, — огрызнулся Арнульф. — Чтобы узнать хоть такую малость, маг истощил все силы и сейчас лежит в своих покоях беспомощней младенца. Хрольф его выхаживает. По крайней мере, чародей предупредил нас о предстоящем вторжении неприятеля, а это уже больше того, что можно сказать о ваших людях и о людях барона Одо! — Граф сел на место, бросив косой взгляд на главу лазутчиков, чего тот предпочел не заметить.

— Всадник в шлеме с лебедем — это явно Гульбис, князь Судавии, — сказал граф Клеомен, желая, видимо, блеснуть своей осведомленностью, хотя все и без него догадались. Уж кому-кому, а Советникам положено знать личный герб воинственного соседа.

— Это любому дураку ясно, — фыркнул Гудбранд, — но вот куда он двинулся: на Хейсэтраск, Эстимюр или к побережью, — тут полный туман для придворного мага, а значит, и для нас. Вот и гадай тут, как перебрасывать войска навстречу врагу. Ведь он может быть в любом из трех мест.

— Важнее другое, — заговорила до этого момента молча сидевшая во главе стола мать. — Идет ли на нас войной только Гульбис или за ним движется вся армия Жунты? И если в походе участвует лишь судавская рать, то на Эстимюр она двинуться не посмеет.

— Возможно, — кивнул маркграф Адальберт. — Но если ему известно о нападениях вратников и о том, что подняли головы Михассенские князьки… — Он не закончил фразу, но было и так ясно, что он хотел сказать. После смерти Архелая враги оживились на всех границах.

— Мерзавцы, — выругался верховный жрец Дакара Тиубальд, сын Эвримаха, выразив общие чувства всех членов Государственного Совета, — хоть бы подождали, пока не закончится траур. А то ведь тело короля и остыть еще не успело, а они уже полезли к нам!

Советники продолжали обсуждать положение, но я их больше не слышал, заново почувствовав острую боль, которую впервые узнал при известии о смерти отца. А следом за нею пришла такая же острая ненависть ко всем тем негодяям, которые не давали мне спокойно пережить горе и тянули жадные лапы к нашим землям. Правильно назвал их Тиубальд, мерзавцы они, а еще гады и нелюди. Я мысленно дал клятву перебить их всех без пощады. И Гульбиса, и вратников, и даже жалких михассенцев, из-за которых мы не могли перебросить к стольному городу или к иной границе стоявший в Левкии шеститысячный корпус. Усилием воли я успокоился и прислушался к речам Советников. Они все еще никак не могли решить, что делать. Я знал их с раннего детства, знал, что все они люди опытные и должности свои занимают не по породе, а по заслугам. Но сейчас, после смерти Архелая, они походили на оставшееся без вожака стадо туров, не знающих, куда броситься и кого растоптать или поднять на рога. Нужно лишь указать им путь, и тогда все будет в порядке. А ну, как там учил Архелай? Определи условия задачи, а потом считай. Ну условия и так понятны, значит, остается только сосчитать. Я мысленно представил себе весь путь от Эстимюра до границы с Жунтой, хорошую, мощенную камнем дорогу, проложенную еще во времена ромейской гегемонии. Так, сколько будет от Эстимюра до Медаха? Правильно, сто миль. А от Медаха до Балги, столицы Судавии? Опять правильно, сто сорок пять миль. Значит, семь дней пути да еще день на дневку. Отлично, лучше и не придумаешь. Я повнимательней вслушался в предлагаемое Гудбраном.

— … нужно перебросить в Хейсэтраск войско из Левкии, на случай если герцогине Адельгейде понадобится помощь, — говорил полемарх.

— Извините, — перебил я, — но, по-моему, этого делать не следует!

Все Советники, да и мать, воззрились на меня с таким изумлением, словно на моих плечах выросла еще одна голова. Меня это нисколько не смутило, и я поспешил воспользоваться их изумлением, иначе разве бы они стали слушать четырнадцатилетнего юнца, будь он хоть трижды наследным принцем?

— Гульбис не пойдет ни на Хейсэтраск, ни на Литокефал. Войско у него сплошь конное, осадных машин нет, и этих крепостей ему не взять без долгой осады, которая ему совсем ни к чему, поскольку ее все равно придется снять, когда подоспеют на помощь наши основные силы. Он пойдет на Медах! Крепость там мощная, построенная еще в ту пору, когда требовалось охранять границу с Вендией. А теперь надобность в ней отпала, и гарнизон там — человек триста, да и те по большей части калеки. Зато, взяв эту крепость, Гульбис получит возможность угрожать и Вендии, и Сермии, и даже Эстимюру, если к нему потом подойдут основные войска Жунты. Сейчас он, скорей всего, идет в набег один. Король Пизюс — трус, он не ввяжется в большую войну, пока не прощупает наши силы.

Я умолк. Молчали и Советники, переваривая услышанное, и мне уже начало казаться, что сейчас они отметут мое мнение как ребяческое и посоветуют — предельно вежливо, конечно, — помалкивать и слушать, что говорят старшие. Наконец маркграф Адальберт нарушил подзатянувшееся молчание.

— Принц прав, — сказал он, — Пизюс действительно сам ни на кого не полезет. Гульбис не раз уже выступал в качестве пса Пизюса, совершая набеги на соседей Жунты. Если дело шло удачно — Пизюс его поддерживал, а если нет — отправлял послов с извинениями и обещал наказать своего непокорного вассала. Уже раз пять так наказывал… отеческим порицанием.

— Принц прав и в другом, — поддержал его граф Клеомен, — Гульбис непременно попытается взять Медах. Пять лет назад он уже пытался это сделать, воспользовавшись замятней на наших восточных границах, когда старый король погиб в битве с Суримати. Но тогда Вендию еще не присоединили и войск там хватало. Он только зубы обломал о крепкие стены Медаха и убрался восвояси, а Пизюс, и верно, прислал послов с извинениями. Да, Гульбис наверняка пойдет на Медах.

— Ну, в таком случае у нас найдется чем его встретить, — решительно заявил полемарх. — Нужно немедля отрядить гонца в Медах и предупредить барона Асмунда о нападении. И одновременно перебросить к Медаху все имеющиеся у нас под рукой силы, возможно даже из Левкии, и ударить по Гульбису, когда он подступит к стенам Медаха…

— Нет! — снова перебил я полемарха. Его предложение, вероятно, тоже сулило победу, но не такую, какой жаждал я. Мне совсем не хотелось, чтобы Гульбис опять уполз зализывать раны и получить очередное «отеческое порицание» от Пизюса. Я желал разгромить его наголову! — Нет! Если мы застигнем его у стен Медаха, то он просто-напросто опять улизнет и будет дожидаться другого удобного случая. Надо всыпать ему так, чтобы раз и навсегда пропала охота соваться в наши пределы! Одо… — Я повернулся к самому молодому из Советников, руководившему после смерти Абделая всеми лазутчиками королевства: — Помнишь, как мы с тобой позапрошлым летом охотились под Медахом на зайцев?

— А, на том лугу между двумя болотами, — улыбнулся барон Одо. — У него еще такое смешное вендийское название…

— Межумошки, — подсказал я.

— Вот-вот. Помню еще, как эти проклятые зайцы удирали от нас в болота, сигали с кочки на кочку. Куда там собакам догнать их! Только тех и притаскивали, что удавалось подстрелить.

— Человек не заяц, тем более конный воин в кольчуге. Жунтийцам по болотам не ускакать. А луг этот находится в пяти днях пути от Балги и в одном конном переходе от Медаха. Гульбис непременно устроит там дневку, чтобы на следующий день напасть на Медах со свежими силами. Надо, не дожидаясь подхода левкийской рати, перебросить все наличные силы именно туда! И раздавить Гульбиса.

В палате Совета снова воцарилось молчание. Советники переглядывались, видимо не зная, как повежливей отвергнуть эти бредни. Я убрал руки со стола и стиснул кулаки. Добавить я больше ничего не мог, равно как и не представлял себе, что делать, если отвергнут мое предложение. Я знал, что я прав, но, хоть я и носил звание наследного принца, мой голос в делах королевства был далеко не решающим. Последнее слово останется, конечно, за матерью, но та ни за что не пойдет против единодушного мнения Советников. Так что ничего хорошего от этого молчания я не ждал.

И тут заговорил молчавший все заседание глава Государственного Совета, престарелый герцог Арантконский Харольд.

— Мальчик прав, — внезапно усмехнулся он. — Этого Гульбиса давно пора проучить, и, похоже, принц нашел самый подходящий способ. Думаю, его и следует поставить во главе воинства, которое отправится против Гульбиса. Разумеется, с одобрения Вашего Величества. — Он повернулся к матери и вопросительно посмотрел на нее. Я же так обрадовался неожиданной поддержке, что даже не обиделся на «мальчика». Впрочем, с высоты семндесятидвухлетнего возраста ему и моя мать казалась «девочкой», иной раз, забывшись, он называл ее просто по имени, а она ни разу не поправляла и сама, бывало, звала его «дядя Харольд».

Но на сей раз она себе такого не позволила.

— Одобряю, герцог. Всеми воинскими силами королевства, естественно, по-прежнему командует полемарх, но в войско, идущее в поход на Гульбиса, назначается стратегом принц Главк. А для поднятия духа воинов я лично отправлюсь с отрядом в Медах.

Само собой, посыпались возражения, Советники в один голос упрашивали мою мать не подвергать опасности свою драгоценную особу и осторожно намекали, что в ее положении такой поход может оказаться делом нелегким, но почему-то стеснялись называть ее «беременной». Они могли бы поберечь силы, — если уж мать вобьет что-то себе в голову, на нее не подействуют ничьи Доводы, даже Государственного Совета.

— Я так решила, — вот и всё, что прозвучало в ответ на все их словесные кружева. — Мы выступаем завтра же.

На самом деле выступили мы лишь через два дня. Они мне понадобиличь для сбора воинов и нужного количества лошадей. Труднее всего было с лошадьми, поскольку для быстроты переброски требовалось посадить на коней всех воинов, хотя сражаться, как я отлично понимал, им придется в пешем строю. На королевских конюшнях скакунов хватало, но никак не для двухтысячной оравы. Помимо телохранителей, на них посадили только лучших стрелков из спешно собранного войска. Для остальной же рати пришлось поверстать всех коняшек в округе. Я носился не зная сна, забирал лошадей у крайне неохотно расстававшихся с ними крестьян. Приближалось время сева, и они вполне обоснованно опасались, что кони либо погибнут в бою, либо серьезно пострадают под седлом у неопытных всадников. Я твердо обещал, что в этом случае им отдадут трофейных коней, а там, где не хватало слова принца, пускал в ход плеть.

Больше причин для задержки не было, и утром третьего дня мы выступили в поход. Шли на рысях, пока не темнело, и ночевали не разбивая лагеря, а просто завернувшись в черные одеяла из верблюжьей шерсти, выданные по моему приказу всем воинам за счет казны (не буду уточнять, какими словами при этом обменялись мы с казначеем королевства). Шатер ставили только для королевы, сам я тоже спал на траве, завернувшись в одеяло.

К моему удивлению и облегчению, в седле ратники держались лучше, чем я смел надеяться. Хотя некоторые в первый же день так стерли себе задницы, что спать могли только на животе, большинство были деревенскими и ездили раньше верхом, хотя бы в ночное в детстве, и не забыли этих навыков. Правда, ездить они привыкли без седел, охлюпкой, поэтому лошади пострадали больше, чем люди. Устроив перед привалом смотр, я только головой покачал, глядя на спины несчастных животных и понимая, что трофейных коней придется отдать много.

Как бы то ни было, продвигались мы быстро, собирая по пути конную знать, успевшую прослышать о вторжении и поспешить на соединение с войском. Однако общая численность увеличилась незначительно.

В Медах мы не сворачивали и, хотя уже темнело, не давали отдыха коням и людям, пока не подъехали к Межумошкам. Там мы спешились и, даже не отведя лошадей подальше назад, как предполагалось по плану, без сил повалились на траву и уснули, кое-как завернувшись в одеяла. Во всяком случае, я поступил именно так. Утром я обнаружил неподалеку шатер матери, — надо полагать, телохранители королевы улеглись спать позже меня. Но это уже мелочи.

Несмотря на усталость, проснулся я рано, как и многие в нашем лагере. Увидев среди вставших барона Одо, я подозвал его жестом. Мы поднялись на небольшой взгорок и посмотрели на лагерь жунтийцев. Среди многочисленных разноцветных шатров не попадалось на глаза ни одного человека, только привязанные к кольям лошади. Я лишь головой покачал, дивясь самоуверенности Гульбиса. Тот настолько уповал на внезапность своего набега, что даже не выставлял на ночь часовых.

— Думаешь, пора? — полувопросительно обратился я к Одо.

Тот кивнул:

— Да. Пусть их разбудит пение наших боевых труб.

— Отлично.

Мы вернулись в лагерь и обнаружили, что мать уже распорядилась поднять лежебок и отогнать в тыл всех небоевых коней.

Затем я приказал воинам построиться в боевые порядки за взгорком, в виду жунтийского лагеря. Полторы тысячи гоплитов образовали фалангу в десять воинов глубиной, а на флангах я расставил по двести верховых стрелков вперемежку с тяжеловооруженной дворянской конницей.

Телохранителей матери я решил оставить в резерве на взгорке, откуда королева вовремя увидит, куда требуется прислать подкрепление. Там же, на холме, мы собрали всех тагмархов, чтобы отдать им распоряжения и напутствия перед битвой. Последнее я предоставил матери, и она сыграла свою роль блестяще. Ее слова «Ступайте, и пусть каждый выполнит свой долг», несомненно, попадут во все исторические труды. Но дальнейшие ее речи понравились мне гораздо меньше.

— А мы с принцем Главком будем наблюдать за ходом боя отсюда и в случае чего своевременно поможем.

— Минуту, — отставил я уже готовившихся разойтись по своим частям командиров. — Нам с Ее Величеством надо еще кое-что обсудить наедине. — И, решительно взяв мать под локоть, я чуть ли не силой увлек ее за пределы слышимости.

— Ты не можешь заставить меня торчать тут, словно пришитого к твоей юбке, под защитой телохранителей. Я уже не мальчик, и если меня назначили стратегом в этом походе, то я должен быть среди своих воинов.

— Возможно, я поспешила с этим назначением. Твои слова показывают, что ты еще не дорос до звания стратега. Вспомни, как действовал твой отец — он всегда руководил боем с какой-то возвышенности, а не бросался вперед на врага, размахивая мечом. И правильно — у каждого свое место в сражении. Гоплит — в рядах фаланги, его долг — стойко отражать натиск врага. Стрелки находятся чуть впереди по краям фаланги, конница — там же, охраняет стрелков в случае неприятельского натиска и преследует разбитого противника. А место полководца — позади войска, дабы видеть всю картину боя и перебрасывать войска туда, где они нужнее всего. Только мальчишка может думать, что полководец несется в бой на белом коне впереди всех.

Пока она холодно отчитывала меня, я чувствовал себя тем самым мальчишкой. Я б, пожалуй, уступил ей, как уступал всегда, тем более что ее доводы выглядели вполне разумными, но вот про отца и белого коня она упомянула зря. Тогда у меня действительно был белый красавец конь по кличке Светозар (с Угольком я встречусь только через год), и ее слова меня сильно уязвили.

— Отец мог себе это позволить, — огрызнулся я, — за ним уже числились десятки битв и побед, и ему не требовалось доказывать свою храбрость. Его место и впрямь было бы здесь, на холме, где будешь ты. А я должен в передних рядах подавать воинам пример мужества и служить им знаменем.

— Пойми, Главкион, — тон матери от надменно-царственного перешел в жалобно-просительный, — ведь я же о тебе беспокоюсь. Что, если тебя ранят? Или, не дай боги, еще и убьют?

В другое время меня бы, может, и тронула материнская забота, поскольку видел я ее, прямо скажем, нечасто. Но обращение ко мне по имени Главкион настолько возмутило меня, что все остальное я пропустил мимо ушей.

— Я не Главкион! Никогда, слышишь, никогда не зови меня больше Совёнком! Я Главк! Светлый! Блистающий! Названный в честь бога рыбаков!

Назвав меня ласкательным детским именем, мать задела не до конца затянувшуюся рану. Вся ребятня замка отлично знала, что означает это слово, и, лишенная по молодости лет благоговения пред царственными особами, до того задразнила меня, что пришлось научиться драться прежде, чем читать и писать. И я не раз плакал из-за этого дурацкого имени, пока Архелай не понял, что меня мучает, и не разъяснил по-отечески, что Главкион — это уменьшительное от Главк, а так звали бога рыбаков во времена, когда Левкия владела землями от моря до моря и среди левкийцев еще были рыбаки с сетями и гарпунами, а не удильщики, как сейчас.

Забывшись, я орал так, что тагмархи стали на нас оглядываться. Тогда я заставил себя успокоиться и заговорил более мягким тоном:

— Пойми, мать, нас испытывают на прочность. Надо показать всем этим стервятникам, что есть кому защищать наши границы. И показать именно здесь и сейчас. А в случае чего… меня ведь, в отличие от тебя, есть кем заменить.

Моя вспышка настолько ошеломила мать, что она не сказала ни слова, когда я, вернувшись к тагмархам, сообщил, что королева решила сама руководить боем с холма, а я буду с конницей на правом фланге. И, шагая к своему месту в строю, я чувствовал себя окрыленным. На мой взгляд, я одержал такую большую победу, что справиться с жунтийцами представлялось уже пустячным делом. Ну подумаешь, у них, судя по количеству лошадей и шатров, троекратный перевес в силах. Много он им даст при этой диспозиции? Наша победа уже, можно сказать, дело решенное!

Вскочив на Светозара, я подъехал к своим стрелкам и взмахнул рукой, давая знак трубачам. Те вышли вперед и пронзительно затрубили, вызвав в жунтийском лагере ответное пронзительное ржание коней. Разбуженные шумом жунтийцы выскакивали из шатров и беспорядочно метались по лагерю. Будь у меня побольше сил, я бы напал именно тогда, но при нашей численности в этой свалке нас просто задавили бы численным перевесом. И поэтому я сидел, не шевелясь, в седле и ждал, когда жунтийцы разберутся, что к чему и кому куда. Разобрались они, надо сказать, на удивление быстро и, оседлав коней, выстроились сплошной желтой массой против нашего фронта. И какой-то миг оба войска неподвижно стояли в молчании друг против друга.

Наконец где-то в рядах неопушенных одуванчиков заиграла труба, подавая сигнал к переговорам. Я сделал знак ответить тем же.

На желтом фоне жунтийских воинов появилось голубое пятно, и на середину поля выехал всадник. Я двинулся ему навстречу, и мы остановились примерно в сорока шагах друг от друга. Какую-то минуту мы молча измеряли один другого взглядами, он — спокойно, а я — с ненавистью. И моему гневному взгляду предстало совсем не то, чего я ожидал. Передо мной сидел на гнедом жеребце вовсе не балладно-эпический злодей, а статный, довольно красивый мужчина лет сорока — сорока пяти, с правильными чертами лица и глазами янтарного цвета. Волосы его скрывал простой, без забрала или носовины, шлем с летящим лебедем на конце шишака. Такой же белый лебедь на голубом поле украшал и его щит, и я без труда догадался, что предо мной не кто иной, как сам Гульбис. Впрочем, если б у меня еще и оставались какие-то сомнения, они бы быстро развеялись, ибо, заговорив наконец, он в первую очередь представился:

— Я — Гульбис, сын Вейопатиса, сына Андая из рода Хальгира, сына Юрате, владетельный князь Судавии и радасин Жунты. С кем я говорю?

— Ты имеешь честъ говорить с Главком, сыном Архелая, царя Левкии и Хельгваны, королевы Антии; наследным принцем Антии, царем Левкии и князем Вендии, — ответил я в тон ему, слегка подчеркнув свое более высокое положение по сравнению всего лишь с князем.

Это, похоже, лишь позабавило его. Он спросил с улыбкой:

— А почему поговорить со мной не выехала моя родственница Хельгвана? Я вижу, она тоже тут. Или глаза меня уже подводят, и там, на холме, вовсе не она?

— Нет, со зрением у тебя пока все в порядке, но королева может вести переговоры только с равным ей по сану, — высокомерно бросил я.

Гульбис чуть покраснел, но не вспылил и продолжал тем же полушутливым тоном:

— Но почему же мне устраивают такую пышную встречу? Я всего лишь спешил в Эстимюр, дабы выразить соболезнования радане в связи со смертью супруга. Но раз она сама меня встречает, я могу сделать это и здесь.

Я криво усмехнулся, отлично поняв, куда он клонит. Нам предлагалось не испытывать судьбу и разойтись по-мирному. Но я не собирался допустить, чтобы он ушел без потерь, а через несколько лет снова пожаловал к нам «в гости». И поэтому ответил вежливо, но твердо:

— Мы всегда рады тем, кто спешит с выражением искреннего сочувствия. И охотно проводим князя Судавии до Эстимюра, разумеется, попросив его свиту, во избежание недоразумений, сдать оружие, и разместим его в покоях для почетных гостей, в Восточной Башне.

Видимо, Гульбис кое-что слышал о королевском замке Эстимюра и знал, что в этой башне мы обычно держали знатных пленников, потому что на сей раз он побагровел и рявкнул не прежним глубоким сочным голосом, а резким и хриплым:

— Ты сначала разбей меня, мальчишка, а уж потом предлагай гостить в Восточной Башне! У меня втрое больше воинов, мы вас в землю втопчем!

— Что ж, попробуйте, но не удивляйтесь, если в землю втопчут вас.

Лицо Гульбиса исказилось. Он явно не хуже меня понимал, что угодил в ловушку, и пытался найти из нее достойный выход. Но теперь ему оставалось только броситься подобно быку на стену из щитов и копий. Отступить он не мог — по старой ромейской дороге между болотами могло проехать лишь четверо конных в ряд, при такой попытке наша малочисленная конница могла бы рубить жунтийцев, не неся больших потерь. Выжидать неизвестно чего, стоя против нас, он тоже не мог, нам-то доставят провизию из близкого Медаха, а у него воины скоро начнут голодать, а еще скорее — их лошади. Нет, ему оставалось только драться.

Но следующие его слова убедили меня, что он еще не оставил надежды выиграть дело по-особому.

— Если тебе так хочется сразиться, то предлагаю не губить при этом понапрасну людских жизней. Я вызываю тебя на поединок и назову трусом и последним из людей, если ты откажешься.

— Можешь называть меня, как тебе больше нравится, — презрительно бросил я. — Но вызов на поединок я могу принять лишь от старшего сына вашего короля Пизюса, а не от какого-то там судавского князя. Возвращайся к своим и запомни: я сам выберу, когда и как убить тебя.

Не говоря больше ни слова, Гульбис круто развернул коня и огрел его плетью. Я тоже вернулся к своим и, заняв место в строю, принялся наблюдать за странными действиями жунтийцев. Все они, включая Гульбиса, сняли шлемы и стягивали свои длинные волосы на затылке в подобие конского хвоста.

— Что это они делают? — недоуменно спросил я, ни к кому не обращаясь.

— Готовятся биться насмерть, — ответил державшийся рядом со мной барон Одо. — Говорят, у них так принято чуть ли не со времен Хальгира, когда они дрались без шлемов и не хотели, чтобы волосы спадали на глаза.

Судя по лицам окружавших меня воинов, этот обычай был известен не только барону Одо и он производил соответствующее впечатление на неприятеля. Требовалось срочно развеять охватившую наших воинов робость. Архелай всегда говорил, что именно для этого полководцам и нужно учиться риторике — чтобы произносить зажигательные речи перед битвой. Я проскакал вдоль нашего строя, остановился примерно посередине и произнес весьма горячую, хотя, с точки зрения знатоков, несколько сумбурную речь. Желающие познакомиться с ней пусть обратятся к «Истории царствования королевы Хельгваны» Виалфа, где она приведена полностью и, наверно, даже лучше, чем в была действительности. Скажу лишь, что я призывал воинов не отдать врагу на поругание родимую отчизну (которой вообще-то на данном этапе никакая смертельная опасность не угрожала, но об этом я смолчал) и не менее родную королеву; защитить не только свою государыню, но и женщину, которая через четыре месяца станет матерью (которую вообще-то никто силком на поле боя не тащил, но об этом я тоже не распространялся). А закончил я речь самым будничным тоном: в случае поражения нам на крестьянских клячах не уйти от боевой конницы жунтийцев. Я не счел нужным упомянуть, что и до кляч нам не добежать.

Не успел я закончить и вернуться в строй, как у жунтийцев взревели боевые трубы и желтая лавина понеслась на нас. Казалось, ничто не устоит перед ее натиском и нас действительно втопчут в рыхлую землю Межумошек.

Когда лавина оказалась в трестах шагах от нашего строя (это расстояние по моему приказу заранее отмерили и отметили принесенным камнем), я взмахнул мечом, подавая сигнал стрелкам, и почему-то заорал: «Файр!» Это теперь я догадываюсь, откуда тогда взялось такое бессмысленное слово, а в то время стрелки, может, и не поняли моего крика, но отлично поняли жест и выпустили в приближающуюся лавину град стрел с широкими наконечниками. Такие вполне способны убить и всадника в кольчуге, но используются главным образом против лошадей. Зная, что нам предстоит биться с конницей, я нарочно приказал выдать лучникам только такие и не скупясь…

Желтая лавина словно споткнулась, но продолжала катиться на нас, а лучники знай пускали стрелу за стрелой, по десять в минуту, и к тому времени, когда лава докатилась до нас, ее сила значительно ослабла. Как следует подраться удалось лишь выдвинутой вперед панцирной коннице, прикрывавшей наших стрелков. Вокруг меня кипел бой, и я что-то вопил и неумело размахивал мечом, разом забыв все уроки Улоша, и, вероятно, если бы он не находился тогда справа от меня (а барон Одо слева), опасения матери, скорей всего, оказались бы не напрасными. Не знаю, зарубил ли я тогда хоть одного жунтиица, но, когда лава наконец отхлынула, мой меч был в крови. До гоплитов эта желтая волна так и не добралась, и пешие воины лишь поразвлеклись, бросая в жунтийцев дротики. Я обвел взглядом поле боя, все еще не веря, что натиск отбит. Повсюду лежали убитые и раненые люди и лошади, причем пронзительное ржание раненых копей заглушало людские крики. Я вдруг осознал, что за все это время не выпустил ни одной стрелы, настолько был заворожен зрелищем гибельного желтого вала. Я посмотрел на Улоша, но мой дядька-наставник сидел в седле со своей обычной каменной невозмутимостью, он как будто не заметил позорных промахов своего ученика. Я мысленно поклялся при следующей атаке не сплоховать и показать ему, что он не зря учил меня стрельбе из лука.

Долго ждать следующей атаки не пришлось, но происходила она странно. Сперва я не мог понять, в чем дело, а потом сообразил, что жунтийцы скачут чересчур медленно, придерживая коней. Я хмурился в недоумении, пока шагах в пятистах от наших рядов из жунтийской конницы не вырвался вперед долговязый малый в длинном желтом балахоне, держа в руке какой-то медальон на цепочке. Он выкрикнул что-то непонятное и, словно бронированный кулак ударил по середине нашего строя, пробил его насквозь, раздавив много гоплитов, расшвыряв в стороны тех, которые стояли обочь. В фаланге образовалась дыра шириной в десять воинов. Завидев это, жунтийцы торжествующе закричали и, нахлестывая коней, помчались на нас уже во весь опор.

— Файр! — заорал я во всю силу легких, не дожидаясь, когда враги приблизятся к отметке триста шагов.

Лучники опять меня поняли и, перестав завороженно следить за приближением врага (как было и со мной при первой атаке), принялись с удвоенной энергией бить по жунтийцам из тугих луков. Но и это мало бы нам помогло, если бы на холме не нашлось, кому распорядиться. Оглянувшись на миг, я увидел, что телохранители королевы построились колонной и спешат вниз по склону. А потом только стрелял и стрелял, почти не целясь, в надвигающуюся желтую массу, стремясь заодно с остальными нашими лучниками замедлить ее приближение, чтобы телохранители успели заткнуть брешь. Вот тогда-то я до конца осознал правоту матери насчет места полководца в сражении. С другой стороны, прав был и я — там, на холме, находилась она, знавшая, что надо делать в таких случаях. Но так будет не всегда, в следующий раз мне лучше последовать ее совету.

Конечно, если он будет, этот следующий раз, — исход битвы вдруг сделался сомнительным. Вал жунтийской конницы докатился до нас, и я, сунув лук в горит, снова выхватил меч, взял висевший на луке седла щит. На этот раз я расчетливо отражал удары и наносил их сам, стараясь в то же время окидывать взглядом все ноле боя. Конная лава налетела на ощетинившийся копьями утес фаланги — и разбилась вдребезги! Конечно, нашим гоплитам пришлось нелегко, но место каждого убитого тотчас занимая стоявший позади него товарищ, и стена щитов оставалась нерушима, пока вал, обессилев, не откатился назад.

Я воспользовался передышкой, чтобы вытереть пот со лба и кровь с меча. Передышка эта, я знал, будет недолгой. Скоро жунтийцы вновь пойдут в атаку, и если они еще раз проделают брешь в наших рядах, то затыкать ее будет уже нечем. Я лихорадочно искал способ помешать этому, но в голову не приходило ничего путного, кроме встречного удара. Тут мои размышления прервал новый сигнал жунтийской трубы к атаке, и на нас снова покатилась грозная лавина конницы, все тем же неспешным аллюром, что и в прошлый раз. Вот нас уже разделяет только шестьсот шагов. Пятьсот… Я резко обернулся к своему наставнику:

— Улош, ты сможешь попасть отсюда в того шута с кулоном?

Тот не ответил, лишь достал из горита стрелу и наложил ее на тетиву составного изогнутого лука, того самого, с которым восемь лет назад он приехал в замок и, подойдя к игравшему со мной во дворе Архелаю, спросил его с ужасным варварским акцентом: «Ты король?» «Он самый, — ответил отец. — А кто хочет это узнать?» — «Улош». — «Просто Улош и все? Без всяких там "Улош, сын того-то из рода сего-то и племени такого-то?" Из какой ты хоть стороны?» Пришелец молча показал на восток. «Из Селлы?» Улош отрицательно покачал головой. «Тогда из Бирана? Нет? Еще дальше? Неужели из Джунгарии? На джунагараты вроде не похож, разве что гладкими черными волосами. Откуда же ты?» — «Из степи к северу от Джунгарии», — коротко ответил Улош. «И что же заставило тебя покинуть родину? Впрочем, это меня не касается. Но чего ты хочешь здесь?» — «Служить тебе». — «Служить? — Архелай окинул взглядом фигуру в зеленом халате и синих шароварах, с кривым мечом на боку и луком за спиной. — Ты хорошо умеешь обращаться с этим?» — Он взглядом указал на оружие. «Я жив», — просто ответил Улош. Архелай взял меня на руки и неожиданно бросил Улошу. Тот резко ушел в сторону, перехватил меня на лету левой рукой, а правой выхватил меч. «Так можно и умереть», — спокойно заметил он. Архелай усмехнулся, незнакомец ему явно понравился. «Это мой сын, — сказал король. — Я хочу, чтобы ты научил его всему, что должен знать и уметь воин. Устраивает тебя такая служба?» Улош опять молча кивнул.

Он всегда был молчалив, и теперешний мой вопрос не удостоил даже кивком, говоря, однако, всем своим видом: тебе ли не знать, как я стреляю.

Тут из желтой массы опять вынырнул дылда в балахоне и, подняв цепочку с кулоном, открыл рот. Но выкрикнуть не успел. Пущенная Улошем стрела вонзилась ему в лицо, и он как сноп рухнул наземь. Жуитийская конница пришла в замешательство, словно рыхлая земля под копытами коней вдруг превратилась в болото.

— Вперед! — закричал я не своим голосом и взмахнул мечом, веля трубачам дать семан к нашей атаке.

Трубы завели свою громовую песню, и наше войско, набирая скорость, двинулось вперед: конница пока шагом, а пехота — бегом. Через сто шагов мы перешли на рысь, и пехоте пришлось поднажать, чтобы не отстать от нас. На сей раз я ничего не кричал, — лучники и без команды принялись стрелять на скаку. За это умение я их, собственно, и отбирал. Спасибо Архелаю, он еще тогда, при первой встрече с Улошем, понял, какая ему выпала удача, и поручил варвару, кроме моего воспитания, еще и обучение тут же и созданного отряда конных стрелков. Отец сразу сообразил, какое преимущество над соседями мы получим, если обзаведемся своими конными стрелками. Все другие известные нам государства Межморья их не имели и при нужде нанимали таких бойцов в Харии. А хари, они и в Джунгарии — хари. И плату за свои услуги дерут неимоверную, и грабят, не отличая своих от чужих, и понятия не имеют о дисциплине и верности, и всегда готовы переметнуться к тому, кто предложит больше. А благодаря своему отряду мы теперь могли обойтись без них. Правда, с материалом для луков возникли некоторые затруднения. Конному стрелку не годится четырехлоктевой лук пехотинца, он неудобен в бою. Соплеменники Улоша делали свои луки не из дерева, как мы, а из рогов горных козлов, которых у нас не водилось. В конце концов мы употребили вместо них рога криворогих мжунских антилоп, которые имперские купцы постоянно поставляли нашим ремесленникам. Торговцев, надо полагать, слегка удивил этот внезапно возросший спрос, но они приписали его завезенной к нам из Джунгарии моде на костяные гребешки…

И вот теперь стрелки, как и я, старались доказать Улошу, что обучал он их не напрасно, каждая выпущенная нами стрела выбивала из седла жунтийца или валила коня.

Мы сшиблись прежде, чем успели перейти на галоп, что, впрочем, и к лучшему, в противном случае тяжеловооруженным гоплитам нипочем бы за нами не угнаться. Столкновение людских и конных масс сопровождалось громовым треском. Какой-то миг, длившийся, казалось, века и века, оставалось непонятно, чей же нажим окажется сильнее, но затем чаши весов пришли в движение и… жунтийское войско тронулось вспять! Сначала медленно, локоть за локтем, яростно огрызаясь, словно ощетинившийся стальными клыками и когтями огромный зверь, затем все быстрей и быстрей, пока отход не превратился в беспорядочное бегство. Тут закончилась управляемая битва и пошла резня, в которой я участвовал как самый рядовой боец, отличаясь от всех разве лишь тем, что постоянно кричал свое «Файр!». Хлынувшие назад жунтийцы мгновенно запрудили дорогу и не помещавшихся на ней сталкивали в болото, где с ними расправлялись наши стрелки, но, разумеется, позже, а пока они стреляли только по «счастливцам», находившимся на дороге, усугубляя царившее там столпотворение.

Прижатое к краю болота левое крыло жунтийцев наша конница оттеснила на зыбкую почву. Обремененные тяжелыми всадниками кони и впрямь пытались, словно зайцы, прыгать с кочки на кочку, но соскальзывали и проваливались в трясину. Внезапно среди мельтешившей у меня перед глазами жетлизны возникло голубое пятно, а над ним белое, смахивающее на летящего лебедя.

— Гу-уль-бис! — кричал я во всю силу легких, хватаясь за лук и выдергивая из горита последнюю стрелу, все другие я уже выпустил в горячке боя.

Он обернулся. Думаю, он узнал меня, несмотря на разделявшее нас расстояние в триста шагов. Его конь оказался ловчее других и ускакал по болоту дальше всех. Не берусь описать, что тогда выразило его лицо, но я не забуду этой гримасы до своего смертного часа. Выпущенная мной стрела с черным оперением (должны же стрелы принца отличаться от стрел всех прочих воинов) свистнула в воздухе и вонзилась точно в цель — под левую лопатку Гульбиса, — и тот тяжело рухнул с коня в болотную грязь. После этого в жунтийском войске исчез даже тот малый порядок, какой еще оставался, и мы резали судавов, практически не неся потерь. Но меня это уже не занимало.

Со смертью Гульбиса что-то во мне изменилось. Вместе с моим врагом исчезла и направленная на него ненависть, а заодно и упоение боем. Я перестал пришпоривать Светозара и, когда битва ушла дальше, проехал вдоль наших тылов, обозревая усеянное телами поле. Одно из тел чем-то привлекло мое внимание; приглядевшись, я сообразил, что на нем хотя и желтый, но не плащ, а балахон. Я подъехал поближе, спешился и осмотрел тело. Стрела Улоша торчала изо рта, помутневшие янтарные глаза смотрели на меня, не волнуемые больше никакими страстями. Руки сжимали цепочку с янтарным овном, покрытым какими-то непонятными знаками. Не без труда отогнув окоченевшие пальцы, я осторожно поднял амулет и спрятал в седельную сумку. Затем снова вскочил в седло и поехал взглянуть, как дела у нас на левом фланге. Делал я это только из чувства долга, меня уже тошнило от сражения, совершенно не хотелось и дальше участвовать в нем. Когда я проезжал по краю левого болота, внезапно раздался тоскливый крик; обернувшись, я увидел шагах в пятидесяти завязшего в болоте всадника в желтом плаще. Я остановил коня и взялся было за лук, чтобы избавить жунтийца от медленной смерти в трясине. Но тут всадник обернулся, и я понял, что это девушка. Как я это распознал женщину на таком расстоянии, да еще под скрывавшей фигуру мужской одеждой и плащом, сам не знаю, но я не ошибся.

— Ты понимаешь меня? — крикнул я. Она молча кивнула.

— Хочешь, чтобы я тебя вытащил?

Снова кивок.

— Тогда сними пояс с кинжалом, повесь его на луку седла и развяжи волосы.

Девушка молча смотрела на меня, не шевелясь, обдумывая услышанное. Затем медленно расстегнула пояс и повесила на переднюю луку седла. Потом так же медленно подняла руки к голове и развязала золотистую ленту, стягивающую ей волосы на затылке. Я снял аркан со своего седла и, раскрутив, набросил петлю на девушку. Улош гордился бы таким броском своего ученика. Велев девушке затянуть петлю на талии, я потянул за другой конец веревки. Она ухватилась обеими руками за аркан, чтобы не сдавливала петля, и поэтому довольно легко скользила на животе по мху и траве, так что я хоть и вспотел, но вытащил ее без помощи своего коня. После чего окинул ее взглядом с головы до ног. Вымазанная в грязи, она представляла собой жалкое зрелище — одежда потеряла свой первоначальный цвет, плащ остался в трясине, волосы утратили янтарный блеск, и все же вблизи стало окончательно ясно, что передо мной именно девушка: намокшая одежда рельефно обрисовывала ее округлости. Молодая еще, лет семнадцати. Небось, отправилась в этот поход вместе с любовником, рассчитывая на веселую прогулку.

Мои наблюдения прервало пронзительное ржание лошади. Я повернулся и обнаружил, что она увязла уже по самое седло. Она ржала и смотрела на меня совсем человеческим взглядом, словно говоря: «А меня?»

Мною вдруг овладел веселый азарт. Если уж я, погубив столько человеческих и лошадиных жизней, взялся кого-то спасать, то не мешает вызволить и эту бедолагу, пусть это будет хотя бы символическим жестом. Я молча снял с девушки аркан и, расширив петлю, набросил с первой попытки на обе луки седла, а не на шею лошади, чтобы не душить животное. На этот раз я, естественно, не полагался только на свои силы и привязал аркан к задней луке своего седла. А потом со словами «Давай, старина, постарайся» шлепнул Светозара по крупу.

Тот уперся в землю всеми четырьмя копытами, и аркан натянулся как струна. Мой верный конь честно старался, но без успеха. Я вцепился обеими руками в веревку, приналег на нее. Это не очень помогло, и я скомандовал девушке: «Тяни и ты».

Вдвоем мы принялись дружно дергать за аркан. Наконец трясина с разочарованным чмоканьем выпустила лошадь из своих цепких объятий, и мы поволокли ее к краю болота. Когда она выбралась на твердую землю, у нее дрожали ноги, поэтому я, сняв аркан, не позволил девушке сесть верхом, а вновь затянул петлю у нее на талии и повел за собой через заваленное трупами поле. Ее пояс с кинжалом, каким-то чудом не свалившийся при спасении лошади, я надел поверх своего. Битва между тем уже закончилась, воины потихоньку тянулись назад, тоже гоня трофейных лошадей и пленных. Так что, когда я приблизился к матери, вокруг нее собралось немало народа и она деловито отдавала разные, несомненно нужные распоряжения. Как знатные, так и простые при виде меня спешили уступить дорогу. Перед матерью я опустился на колено и склонил голову. А затем поднял взгляд и начал самым что ни на есть формальным тоном:

— Ваше Величество, дозвольте… — Я намеревался сказать, что кладу сегодняшнюю победу к ее ногам и прочее в том же духе, сами понимаете, для историков. Но мать не дала мне блеснуть красноречием. Она порывисто подняла меня и бросилась мне на шею, плача и повторяя:

— Ты жив, жив! — хотя это и так было ясно. Но я не возражал, напротив — готов был вновь рискнуть жизнью, чтобы вызвать такой всплеск материнской нежности, ведь ею меня не баловали.

Я тоже обнял ее и поцеловал. А потом улыбнулся:

— Мы победили, мама. Победили!

— Да, сынок. И победа эта твоя по праву.

— Наша, мама, наша. Ты была права, и ты спасла положение, когда тот долговязый маг прошиб нашу фалангу. Вот. — Я отошел к Светозару, достал из седельной сумки амулет и отдал матери. — Думаю, он показал свой фокус с помощью вот этой штуки. Пусть наш маг Дион изучит ее как следует, может, и нам будет какая-то польза.

Но мать оставила мои слова без внимания. Пока я отходил, у нее нашлось время увидеть соединенную со мной арканом девушку. И, судя по лицу королевы, появление девушки занимало ее больше, чем тайна амулета.

— А это, — обманчиво мягким тоном осведомилась она, — кто еще такая?

— Она — моя пленница, — ощетинился я, внутренне сжавшись и думая, что мне предстоит сейчас выдержать еще одну битву.

Но, к моему величайшему удивлению, мать не устроила скандала. Она только улыбнулась и спросила:

— А ты хоть знаешь, что с нею делать?

— Знаю, — дерзко ответил я, хотя, по правде говоря, представлял себе это довольно смутно.

— Тогда можешь вести ее в мой шатер. Мы с остальным войском вернемся в Медах, а с тобой останутся мои телохранители. Vivat victor! — и снова улыбнулась.

Я мысленно поморщился от этого неуместного употребления ромейского языка в день моей победы, но протестовать не стал, лишь поблагодарил мать и обещал воспользоваться ее предложением.

Вслед за тем я с девушкой на аркане направился к единственному в нашей армии шатру и там, отсчитав пятьдесят шагов, приказал одному из телохранителей:

— Стоять здесь. Ближе никого не подпускать. Ни с какими делами ко мне не обращаться, пока сам не выйду. Понятно?

— Да, Ваше Высочество, — вытянулся часовой.

— Отлично.

Я привел девушку в шатер и с удовольствием стащил наконец с себя оружие и доспехи. После чего взял пленницу за руку и, скрывая трепет, решительно отвел ее к ложу из трех одеял. Все они были мягкие и теплые, из белой верблюжьей шерсти, — как-никак, принадлежали королеве.

Не буду подробно расписывать, что тогда между нами было, это каждый и сам легко может себе представить, скажу лишь, что я благодарен ей за то, что мое приобщение к сословию мужчин прошло куда более гладко, чем могло бы, хотя опыта у нее было не больше, чем у меня.

Позже, лежа рядом с ней в уютной темноте шатра, я нежно погладил розовые соски ее грудей и спросил:

— Как тебя зовут?

— Альдона, — тихо проговорила она.