"Даймон Найт. Вавилон 2" - читать интересную книгу автора

временем в комнате сделалось как-то необычно спокойно и мирно... Вскоре
Каваноу понял, в чем дело.
Тишина.
Две сварливые бабы, наводнявшие своими тушами нижний от Каваноу
этаж, уже не выкрикивали друг другу любезности. Никто не врубал
идиотскую музыку раз в шесть громче, чем нужно.
Домовладелица не орала с верхнего этажа свои ценные инструкции
дворнику в полуподвал.
Мир. Тишина.
Ни с того ни с сего разум Каваноу вдруг обратился к фильмам немого
кино и всему, с ними связанному: к Чаплину, кинстоунским полицейским,
Дугласу Фербенксу, Гарбо... Вот было бы славно вытащить эти фильмы из
запасников, подумал он, чтобы их смотрели все, а не только хранители
фонотеки Музея современного искусства...
В Конгрессе пришлось бы соорудить нечто вроде фототелеграфа с
экраном, пожалуй что, над столом спикера.
Телевидение. Вот телевидению, мечтательно подумал Каваноу, придется
заткнуться и свернуть манатки.
Никакой больше предвыборной болтовни.
Никаких больше банкетных спичей.
Никакой больше поющей рекламы.
Каваноу вдруг сел прямо.
- Послушай, - напряженно обратился он к Хулигану, - а мог бы ты
исправить только письмо - но не разговорную речь?
Хулиган вылупил на него глаза и протянул диск. Каваноу взял диск и
медленно начал переводить идею в аккуратные картинки...

Хулиган удалился, исчез, как лопнувший мыльный пузырь в конце
нырка, через чертежный столик Каваноу.
Сам Каваноу по-прежнему сидел в кресле, прислушиваясь. Вскоре
снаружи донесся отдаленный нестройный рев. По всему городу, по всему
миру, предположил Каваноу, люди обнаруживали, что снова могут читать,
что знаки соответствуют тому, о чем они говорят, что остров, которым
вдруг стал каждый, теперь превратился в полуостров.
Гвалт продолжался минут двадцать, а затем понемногу затих. Оком
своего разума Каваноу видел ту оргию бумагомарания, которая, должно
быть, уже начиналась. Он выпрямился в кресле и прислушался к
благословенной тишине.
Некоторое время спустя внимание фотографа привлек к себе приступ
нарастающей боли, точно забытый на время гнилой зуб. Подумав немного,
Каваноу определил эту боль как свою совесть. Да кто ты такой, корила его
совесть, чтобы отнимать у людей дар речи - то единственное, что когда-то
отличало человека от обезьяны?
Каваноу исправно попытался почувствовать раскаяние, но почему-то не
сумел. А кто сказал, спросил он у своей совести, что это был дар? На что
мы его использовали?
А я тебе скажу, продолжил он увещевать свою совесть. Вот в табачной
лавке: "Эй, а ты чего себе думаешь о тех чертовых янки? Ну, е-мое, это
было что-то, да? Ясное дело! Говорю тебе..."
Дома: "Ну, что у тебя сегодня на работе? А-а. Чертов дурдом он и