"Федор Федорович Кнорре. Шорох сухих листьев" - читать интересную книгу автора

Платонов попрощался и, не оглядываясь, пошел к выходу, в то же время
чутко слушая вспыхнувшие споры, восклицания, говор и шумы, их тон и смысл с
такой же чуткостью, как дирижер слушает оркестр, отмечая и оценивая
звучание множества разнообразных инструментов. Взрыва бездумного
легкомысленного одобрения не исследовало, и это его обрадовало - начался
быстрый, беглый, приглушенно-взволнованный говор, точно вокруг брошенной им
идеи уже закружились новые свежие мысли.
Выйдя на улицу, он несколько раз глубоко вздохнул и, слегка согнувшись
от усталости, пошел потихоньку.
Недавно прошел дождик, и на мокрой мостовой площади отражались зеленые
светящиеся вывески ателье мод и кафе, у запертого ставнями продмага
светилась желтая дежурная лампочка, а весеннее небо над площадью было еще
светло, и видны были быстро бегущие среди облаков голубые пятна.
Под деревьями сквера уже прогуливались кучками высыпавшие после дождя
девушки и парни - тоже кучками, по трое, по двое. Запинаясь и спеша, играл
аккордеон, и около старинного собора с пузатыми витыми колонками и коваными
решетками на окнах сильно и вкусно пахло только что испеченным хлебом со
двора хлебозавода.
Когда Платонов добрался до бесконечного Набережного бульвара, за рекой
стал виден синеющий в наступающих сумерках лес и полосы дождя. Мигнули два
раза и зажглись вдоль всего бульвара над берегом реки фонари, уходящие
вдаль редкой цепочкой.
Старая, погнутая и местами сломанная железная решетка над обрывом,
тянувшаяся вдоль бульвара, была та самая, мимо которой Платонов в детстве
сам ходил в школу, и сейчас ему грустновато было это отметить.
Как себя ни утешай тем, что он добровольно ушел, что ему надоели
административно-хозяйственные дела, - никак было не избавиться от мысли,
что в его жизни что-то кончилось и не вернется, и сегодня он возвращается
домой не так, как обыкновенно, а поставив черту под большей и лучшей частью
своей жизни, и вот один плетется мимо этой решетки, черной, погнутой и
старой, которая никому уже не говорит ни о чем и которую горсовет каждый
год решает заменить и выбросить за негодностью.
Он упрямо шел пешком, пропуская мимо себя освещенные полупустые
автобусы, и так добрался до полдороги, где бульвар, следуя изгибу реки,
поворачивал налево, и, внезапно прислушавшись к тому, что начало
происходить у него внутри, - к быстро надвигающемуся приступу, - расстегнул
воротник, огляделся; к счастью, никого близко не было, никто не подойдет и
не спросит: что с вами? может, вам что-нибудь нужно? - а ему ничего не
нужно, кроме пустяка - нового сердца, которое согласилось бы еще
поработать. Расспросы очень тягостны, когда ты и сам не знаешь, что с тобой
будет даже через две минуты.
- Ну, уж это подлость, - с отвращением сказал он. - Не могла уж
подождать. Схватила прямо на бульваре за горло.
Он быстро проглотил лекарство, одно, потом второе, прислонился к
дереву и стал ждать, чем все это кончится, - больше ничего сделать было
нельзя. Боль была еще несильная, все дело было в том, начнет она
разрастаться или пойдет на убыль. Стараясь ровно, глубоко дышать и не
волноваться, он, медленно поворачивая голову, осмотрелся вокруг и широко
открыл глаза от удивления, до какой-то щемящей зависти поразившись, как
прекрасно все окружающее, как хорошо все это видеть и чувствовать даже вот