"Федор Федорович Кнорре. Шесть процентов" - читать интересную книгу автора

- Рубашка на тебе какая грязная... Можно, я постираю?.. Ох, как я тебя
разыскивала!.. - она покачала головой и вздохнула.
Платонов не сразу понял, что она говорит. Он поднялся с земли в теперь
стоял перед ней, по-прежнему горбясь и чувствуя сейчас только то место
плеча, на котором лежала ее рука.
Он знал, что она не умеет и не любит стирать, и то, что она теперь
сама просила, как милости, чтоб он дал ей постирать, вместо того чтобы
обрадовать или умилить его, разом вернуло мысли в старое русло, ко всему
тому, о чем думал он все эти месяцы.
- Как разыскивала! - с робким оживлением она опять покачала головой и
усмехнулась, оглядываясь на пройденное. - Не знаю, как я тебя нашла
только... А все-таки вот нашла.
- Нет, - тихо выговорил он.
Она молчала, надеясь, что не так поняла его. Потом все неуверенное
оживление покинуло ее. Она отпустила его плечо.
- Не нашла?.. Да, я теперь вижу...
Давно уже стемнело, и теперь отовсюду через открытые окна доносились
негромкие голоса людей.
Когда ветер, налетая слабым и теплым дуновением, тормошил и
отворачивал листья, отовсюду с увитых густой зеленью террасок просвечивали
огни зажженных на открытом воздухе ламп.
Согнувшись на деревянной садовой скамейке, обеими руками держась
крепко за края, приняв невольно то самое положение, в котором он провел
самые скверные минуты в поезде, сидел и слушал Платонов. Он сидел, как
человек, терпящий сильную и долгую боль, переводя дух короткими вздохами, и
сейчас же с силой зажимал дыхание, напрягаясь для борьбы с новым приступом.
Тамара сидела рядом, но не поворачивалась к нему, а, тоже опустив
голову, говорила, говорила. Ее слабый и торопливый голос то и дело срывался
от волнения, и тогда она с нетерпеливой досадой, коротко кашлянув, еще
быстрее продолжала говорить:
- ...плохо, плохо мне было, так плохо, я всякую надежду потеряла на
все хорошее. И писем не было, не было. Я перестала верить, что ты
вернешься, я перестала верить даже, что мы когда-то были вместе, все
казалось мне сном... Я только знала, что я одна, одна и всегда буду одна, и
мне было очень страшно одной... И не было писем, опять все не было... Ты
что хочешь думай, только не думай, что тут была какая-то радость... Эх,
нет, это не от радости... и пусть его не было бы на свете...
Он слышал по голосу, что она вся с ожесточением сжалась, говоря это, и
плечи ее передернулись от мутного воспоминания о чужом для нее человеке.
Как тогда в вагоне, он с силой сдавил пальцами края скамейки, чтоб не
сорваться. Как она могла сказать сейчас о "нем"...
Она что-то опять говорила, кажется, повторяя почтя одни и те же слова.
Тогда он, наконец, давая волю теснившему грудь дыханию, заговорил:
- Зачем же ты мне все это говоришь? Неужели ты оправдаться хочешь?
Разве ты сумеешь за себя столько сказать, сколько я сам за тебя скажу? Ты
десятой доли не скажешь. Разве кто-нибудь на свете нашел бы столько слов в
твою защиту, сколько я?
- Правда? - спросила Тамара, еще не понимая, плохо это или хорошо для
нее - то, что он говорит. И, путаясь между надеждой и страхом, опять
торопливо заговорила: - Ведь я понимаю. Пускай я тебе больше не жена,