"Федор Федорович Кнорре. Шесть процентов" - читать интересную книгу автора

автомобильный мотор. За всеми этими звуками где-то, еще гораздо дальше,
лаяли, перекликаясь, собаки. И сквозь безличные, одинаковые повсюду запахи
железной дороги пробивался вместе с дуновением ветра слабый запах домашнего
дыма из печи, затопленной сосновыми дровами. И дома у них всегда топили
сосной.
У него закружилась голова от тоски по дому. Он качнулся вперед, чтобы
встать, и чуть не встал. Ему представилось, что вот он уже сошел на
платформу, сделал несколько шагов и вот протянул руку и нащупал заборчик
станционного палисадника и пошел вдоль него, скользя ладонью по заостренным
колышкам, и так до самого почтового ящика, прибитого у двери, где выход
прямо на площадь...
Он сейчас еще успеет, если встанет и пойдет. Но только надо сейчас,
сию минуту...
Паровоз забухал с новыми силами, буфера прогремели от головы до
хвоста. С платформы донеслась новая волна усилившегося шума, беготни и
крика, предшествующих минуте отправления, и он понял, что вот сейчас уже
почти поздно, но еще есть надежда успеть... И женщина с ребенком, сидевшая
с ним рядом и все время искоса с сочувствием поглядывавшая на молчаливого
солдата со споротыми петлицами, теперь увидела, как он согнулся, точно от
боли в животе, и, пошарив руками, ухватился за край лавки и сдавил его с
таким мучительным напряжением, как будто что-то отрывало его отсюда, а он
цеплялся изо всех сил, чтобы не дать сдвинуть, пока не тронется поезд.
Клубы паровозного дыма с опозданием всплывали над верхушками сосен,
отставая от поезда, убегавшего все дальше по лесной просеке.
Между двух стен глухого северного леса бежал поезд, но теперь он
никуда не шел, он только уходил и уходил все дальше от того места, которое
было для машиниста триста шестьдесят седьмым километром, для большинства
пассажиров станцией Хвойная, с кипятком, а для Платонова - тем единственным
на земле местом, где его помнили и знали, где был у него дом и место в
жизни, все равно для здорового или для больного; место, где жили люди,
голоса которых он помнил, помнил дома, и улицы, и вещи, расставленные в
комнате, и высоту ступенек на крыльце, и хриплый лай лохматой собаки, и
скрип дверей, и запах каждой комнаты в доме, и этот легкий звук шагов... о
нем не надо думать... И этот голос... не надо его вспоминать, и эти руки,
так поспешно и мягко ложившиеся ему на лицо... Скорее бы дальше от всего
этого!..


В вагоне менялись пассажиры. Билет его кончился давно.
Женщины-проводницы, мучась от нестерпимого сочувствия, первое время
старались все-таки разговаривать с ним укоризненно: "Это ведь и все так
станут без билетов куда попало ездить, что это тогда у нас получится?"
Теперь они приходили к нему посидеть в свободную минуту и не пытались даже
расспрашивать, куда и зачем он едет. Как-то все примирились с тем, что он
едет, пока поезд идет, и все.
Окна стали закрывать на обе рамы, и, когда открывали двери, снаружи
пахло несошедшим старым снегом.
Потом проводница принесла ему однажды чай с какой-то станции, села
рядом и, вздохнув удовлетворенно, как после сделанной работы, сказала: "Ну,
Урал проехали".