"Федор Федорович Кнорре. Орехов" - читать интересную книгу автора

дорогого мужа, как деньги понадобились! Ат... любовь! Я даже очень рад, что
письмо! Мне даже это легче. Чем все это противнее, тем мне и легче!..
- Да, брат, другие люди, они могут даже убивать за измену!.. -
таинственно лепетал Дрожжин, горестно роняя голову все ниже. - А я что? Я
ни разу ее даже ударить не мог... До того моя слабость... И вот решу,
знаешь: ударю! Но жалко!.. Как это, думаю? Я ее ударю, а вдруг ей больно? -
Он всхлипнул и стукнул себя кулаком по голове. - Так и надо дураку...
Слабость!
Наутро Орехов проснулся с тяжелой головой, но нисколько этому не
удивился, ничего другого и не ожидал.
Еще не совсем проснувшись, он уже начал думать. Прочитанное письмо
вошло в него и бродило, не находя себе настоящего места, точно в
заброшенном, темном доме, неверными шагами бродило, наугад открывая двери,
по пустынным комнатам с закрытыми ставнями.
Почему его не оставляют в покое? На кой черт ему все письма на свете?
Никому он не нужен, и ему никто не нужен. И очень прекрасно. Так зачем же к
нему лезут, суют конверты под дверь! Плевал он на все письма! Думать о них
не желает!
Но письмо лежало на столе и тикало. Не вслух, но так же явственно, как
мина замедленного действия. Как счетчик такси, как будильник, подбирающийся
к часу, когда ему надо затрезвонить и поднять весь дом на ноги.
Письмо вмешалось в его жизнь, оно не давало додумать
один-единственный, самый главный вопрос, который можно было окончательно
распутать только с глазу на глаз о тем черным одноглазым, который все
решит, разом освободит ото всей этой по всем швам расползшейся жизни, этой
комнаты, толчеи воспоминаний и мыслей, ото всего тошнотворного, как
вчерашняя водка на донышке липкого стакана.
Да какая она ему жена? Жена по алиментам!.. И все-таки минутами в нем
просыпалась какая-то не то старая боль, не то брезгливая жалость при
воспоминании о ней. Потом вдруг и брезгливость исчезла, и он, поймав себя
на этом, скрипел от бешенства зубами, перекатываясь на смятой постели, бил
кулаком подушку, переполняясь отвращением и презрением к своему
слюнтяйству, даже Дрожжин понимает и видит, что его только опутывают,
обманывают, просто деньги выжимают! И кто? Она!
- Ну, погодите вы у меня!.. - грозил он кому-то "им всем", стискивая
кулаки. - Ну, погодите!.. - собираясь вот-вот решиться, встать и сделать.
Вот только что?..
А вдруг, пока он рассуждает, тот взял да исчез? В страхе он соскочил с
постели и босиком бросился к чемодану. Отпер ключом, подсунул ладони под
все вещи на самом дне и тотчас нащупал плоский маленький пакет, завернутый
из предосторожности в две газеты и туго перетянутый бечевкой.
На месте! Увесистый, очень маленький трофейный браунинг.
Сразу на душе делается спокойнее, когда знаешь, что он при тебе:
безотказный, готовый к услугам, надежный.
Заперев чемодан, Орехов опять ложится додумывать, принимать решение.
Но то время его жизни, когда расстояние от принятия решения до выполнения
было не больше расстояния между буферами двух сцепленных вагонов - пальца
не просунешь, - теперь это время прошло. Он совсем было принимал решение -
в самом деле взять да и съездить на денек! Нагрянуть, по выражению
Дрожжина. И не двигался с места. Решал, что ехать совершенно ни к чему,