"Федор Федорович Кнорре. Олимпия" - читать интересную книгу автора

она ответила, не дожидаясь вопроса:
- Странно, правда, тут полное фойе народу, и все видят всех. И каждый
не видит только одного: самого себя...
- Ну и что же? - сухо проговорил Иван Сергеевич. Со вчерашнего дня он
был все время настороже и очень побаивался всяких размышлений.
- Ничего... Как мы с тобой выглядим для других? Какие мы в их глазах?
- А мне и знать совершенно неинтересно. Ну, вот звонок. Пойдем!
Они посидели немного молча на своих местах в зале, постепенно
наполнявшемся публикой, и только когда появился дирижер, приготовляясь дать
знак начинать увертюру, Валерия шепнула мужу:
- Я поняла кое-что и решила... Ничего, я тебе после скажу. После
спектакля...
И тут на них хлынул поток музыки, все смывая, затопляя, и повернул зал
и сцену, сегодняшний день, и прошлое, и то, что их ожидало еще в жизни,
своей волшебной стороной. Они без памяти любили эту музыку, и музыка любила
их. Они это чувствовали и знали, что в эти минуты они почти равны тому, кто
ее создал. Иначе, вероятно, и не стоило бы ее создавать.
Опера шла акт за актом, и в том месте, где звучали первые ноты
вступления партии Олимпии, которую когда-то Валерия Александровна должна
была петь, но так и не спела, он тихонько прижал к ручке кресла ее руку
своей ладонью, и она, не отрывая глаз от сцены, благодарно улыбнулась.
Олимпию пела Дина Лузовая, и, слушая ее, Валерия старалась подметить
что-нибудь очень плохое, но очень плохого ничего не было.
Только в одном месте, когда Лузовая, напряженно форсируя звук,
понизила на полтона в том самом критическом месте, которое они ждали,
Валерия сжала губы и нахмурилась, а Иван Сергеевич мстительно усмехнулся,
но тут же забылся, слушая музыку.
Когда в последнем акте по венецианскому каналу поплыла гондола с
цветным фонариком, в оркестре зазвучала баркарола, а в кулисах появились
трое гитаристов, Валерия прикоснулась к его руке, и он поспешно ответил
благодарным пожатием. Тогда, во время летней поездки в Крым, Иван Сергеевич
выходил в этом месте третьим гитаристом. Правда, его самого почти не было
видно из публики, только гриф гитары с лентами и локоть в расшитом рукаве
высовывались из-за кулисы, но играл он очень правильно, и все говорили,
что, если бы он не был экономистом, из него вышел бы хороший гитарист. Они
в первый раз в жизни были в Крыму, в первый раз в жизни видели море... Им,
городским жителям, не видавшим ничего, кроме домов, улиц, дворов, скверов и
трамваев, все казалось чем-то вроде сна, который они старались получше
запомнить, пока снится, и больше всего боялись позабыть, проснувшись. В эти
дни она готовилась петь Олимпию, и Олимпия, сливаясь для них со всей их
жизнью, была таким же сбывающимся сном, как тропинки, убегающие в горы,
морской простор и тоненькое персиковое деревце во дворе около кухни.
...Но вот спектакль кончился, и они в общей толпе вышли из освещенного
подъезда.
- Ты что-то хотела сказать? Что-то придумала, а? - спросил Иван
Сергеевич.
- Да, Ваня. Давно надо было догадаться... Надо кончать, нужно мне
уходить.
Он возмущенно фыркнул, презрительно засмеялся:
- Ну, уж такого малодушия, такого... настроения я от тебя не ожидал!..