"Федор Кнорре. Оля (повесть) " - читать интересную книгу автора

чаю приглашают. Выходило, сама она, а не кто-нибудь, виновата, что всё ходит
в старой стёганке и тёмном ситцевом платье зимой.
Из своей тесной комнатушки на втором этаже рядом с терраской она
выносила иногда и давала рассматривать Оле плюшевый альбом с фотографиями.
Он был когда-то голубого цвета, с бронзовыми уголками. Оля называла его (про
себя) не плюшевым, а плешивым, до того он был потёртый и выцветший. Но там,
где сохранились островки ворса, альбом был красивого нежно-голубого цвета.
"Скучноватая штука - эти чужие альбомы", - думала Оля. Судя по
картонным фотографиям, вставленным уголками в прорези его толстых страниц,
предки и родственники хозяйки были очень разные люди: какие-то бородатые
мужчины в сюртуках и брюках, надетых поверх грубых высоких сапог, вдобавок
совсем задавленные крахмальными воротничками, не дававших им повернуть
головы. Один был какой-то весь в курчавой пушистой бороде, усах и
бакенбардах, как бывает у кудлатых собак, и поэтому казался симпатичнее
других. Дальше шли военные и невоенные в туго застёгнутых мундирах и с
выпуклыми буквами и значками на погонах, сюртуки, ордена, подвязанные к шее,
толстые цепочки на жилетах. Лица занимали очень мало места на карточках, так
что Оле начинало казаться, что фотограф снимал главным образом мундиры,
шляпы, ордена и высокие кресла на фоне белых колонн, нарисованных сзади.
Кое-где вперемешку с мундирными господами и дамами в больших шляпах с
перьями попадались совсем другие карточки, с которых хмуро таращились
простецкие угрюмые дядьки в косоворотках и сборчатых поддёвках. Они явно
показывали, что совершенно не замечают, не подозревают даже о том, что бок о
бок с ними, примостившись на стульчике, покорно сидят какие-то гладенько
причёсанные женщины с таким испуганным видом, точно они заранее знают: вот
сейчас, только щёлкнет фотограф, снимая карточку, дядьки тут же схватят да
как начнут таскать их за косы!
Потом объяснилось: альбом этот Ираида Ивановна давным-давно выменяла на
свёклу на базаре в голодные годы вместе с фотографиями. Дам в больших шляпах
и богато одетых мужчин она сохранила для украшения - они ей очень нравились.
А на свободные места она вставила карточки своих дядей, тёток, дочерей и
потом уж стала понемногу перетасовывать фотографии, как колоду карт:
вставляла фотографию дочки рядом с молоденьким скромным студентиком в
мундире - ей казалось, у него как будто добрые глаза. И ей, наверное,
нравилось себе представлять свою дочку счастливой рядом с ним, а не с тем,
который в нижнем этаже за пивом пел песню из кинофильма.
Альбом этот она тщательно прятала от своих и потихоньку показывала его
Оле.
Оле всё это очень скоро надоело, и она только из вежливости брала в
руки альбом, понимая, какое хозяйка оказывает ей доверие, какую тайну,
скрытую от других, ей доверяет. Она уже запомнила все фотографии, все
сюртуки и причёски. Она выбрала одного, самого противного старого господина
с булавочными глазками, который вроде бы улыбался, но удивительно мерзкой
улыбкой - углы рта оттянув вниз, отчего был похож на бульдога. Оля
предложила Ираиде Ивановне пересадить его на одну страничку с сестрой мужа
её дочки, жившей внизу, и тут впервые увидела, что хозяйка умеет смеяться.
Та ахнула, закрыла лицо руками и долго беззвучно хохотала над этим
предложением - ей это доставило настоящее удовольствие. Свой альбом с
перетасовками она, видно, принимала как-то почти всерьёз, он и вправду
что-то значил в её убогой жизни. Она заливалась беззвучным смехом и