"Всеволод Анисимович Кочетов. На невских равнинах " - читать интересную книгу автора

исчезали, расплываясь в сумраке, фигуры людей, застывших на полу, на парах,
на скатках шинелей и вещевых мешках. Не различив того, кто предлагал ему
папиросу, Бровкин сделал последнюю затяжку, выбросил окурок в темноту и
облокотился о кожух пулемета. Его нисколько не обидело это мальчишеское
"дед". Сивоусый, седой, он давно к тому, что возраст его пареньки на заводе
излишне завышали. Да старый лекальщик и в самом деле несколько лет назад
стал дедом: и у старшей дочери, и у сына родились свои ребятишки. [5]
Он сплюнул горькую махорочную слюну, прислушался. За спиной его
негромко разговаривали:
- Есть семь способов правильного обертывания портянки. А ты какой-то
восьмой выдумал.
- Так я же в армии не служил. Я ботинки ношу. На кой леший мне было эти
семь способов изучать!
- Натер же ногу?
- Натер.
- Вот тебе и "на кой"! Нога знаешь как должна чувствовать себя в
портянке, если правильно ее обернуть? Что барыня в пуховиках. Нежась и млея.
Бровкин узнал басок Тишки Козырева, своего сменщика, горячего и
путаного парня. Когда Тишка сдавал или принимал смену, он непременно затевал
спор, а не то и скандал целый, - в том смысле, что сменщики, дескать
(подразумевался, понятно, Бровкина), все дело портят, станок разладился,
мусору вокруг до ушей, работать так дальше, по старинке, он не может, - и
делал вид, будто терпит Бровкина из снисхождения к годам: семья, мол, да
внуки.
"Батька у тебя пролетарского корня, - пытался Бровкин обрывать в таких
случаях Тишку. Сивые усы у него приходили в грозное движенце при этом. -
Откуда сын таким звонарем произошел? Словоблуд ты, Тихон, трепач и ёрник".
Тишка в ответ только взглянет с косой, непонятной усмешечкой.
Но случалось и так, что, когда Бровкин, нарушив обещание, каждое
воскресенье даваемое своей Матрене Сергеевне, в понедельник с похмелья
тыкался носом в станок, роняя то ключ, то резец, то готовую деталь, Тишка,
ни слова не говоря, укладывал его на войлоке за фанерной конторкой
начальника цеха, укрывал потеплее и отстаивал у станка еще одну смену.
Бровкин наутро примется благодарить, но Тишка отмахнется: "Как-нибудь в
другой раз объяснитесь, Василий Егорович. И сейчас работать, понимаете ли
вы, работать надо. Страна кронциркулей ждет". Что ни слово, то непременно
подковырочка.
Даже и здесь вот, сменив спецовку на гимнастерку, Тишка остается самим
собой: никто его не просит, а вяжется к людям. Ну что травит паренька с этой
портянкой? Тот спать, поди, хочет. Третьи же сутки гоняют их в эшелонах по
пригородным станциям, третьи сутки слышат они гул не таких уж и далеких
бомбежек и артиллерийских боев. Нервы у всех что струны. Но в общем-то прав
он, Тишка: многое надо знать молодому парню, чтобы стать хорошим солдатом; и
портянка совсем не последнее дело. По себе это известно Василию Егоровичу. В
четырнадцатом году под крепостью Новогеоргиевском крепко пострадал он из-за
нее, из-за портянки. На каком-то длинном, тридцатикилометровом переходе до
того натер пятку, что уже и шагу шагнуть не мог. Добрались до окопов,
повалился от усталости, заснул. Нет чтобы переобуться-то, перемотать
портянку. А под утро их в атаку подняли. Выскочил [6] на бруствер вместе с
другом своим, с отцом Тишкиным, Федей Козыревым, пробежал маленько сгоряча,