"Илья Кочергин. Я внук твой...(повесть) " - читать интересную книгу автора

фестивали и в писательские резиденции, таким можно простить небольшую
национальную привязанность к алкоголю.
Только как будто не хватает чего-то, что запоминалось бы с такой же
силой, как у дирижера.
Маргерит тоже налила себе вина, она даже отложила вилку, она слушает
меня. Да, это, наверное, правильно - в чем-то соответствовать клише, в
чем-то выделяться. Страдающая, мятущаяся душа присутствует, желание
искупления и выворачивание наизнанку тоже имеется, остается только найти
что-то достаточно свежее, что отличало бы, что-то притом достаточно
интеллектуальное. Или наоборот - человечное.
Остальные узнаваемые черты налицо. Есть даже добровольная ссылка в
Сибирь.
- Хотите посмотреть сибирские фото?
- Ты был в Сибири?
- Я работал там несколько лет лесником в заповеднике.
Маргерит смотрит на меня и чуть-чуть улыбается. Не просто улыбается, а
как-то изучающе, выжидательно. Очень не люблю этого.
У меня был один такой случай с канадцем - лысоватым, очкастым
филологом. Он тоже как-то похоже улыбался, когда я рассказывал о медведях. Я
же не знал, что он подростком один прожил месяц в лесу с тремя спичками. Что
у него отец из какой-то глухой деревни.
- Просто, знаете, у меня был жизненный кризис, я не мог найти себя,
начал пить. Сбежал от этого на природу, в заповедник, начал все заново. Жил
в крохотном поселке - ни электричества, ни дороги.
- Да, конечно, я очень хочу посмотреть твои фотографии. Так
любопытно...
- Это был неудачный побег от самого себя.
- Да, да, я понимаю. Я принесу еще вина. Я иду за фотографиями, и
Маргерит долго разглядывает их.
После обеда я некоторое время сижу перед компьютером. Иногда выхожу на
улицу покурить. Звезд не видно, листья платанов шумят в темноте, иногда
кричит сова. Мне кажется, что эта сова должна обитать в какой-нибудь старой
колокольне. Неужели завтра будет дождь? Мне ведь ехать на велосипеде девять
километров, я не очень представляю себе дорогу, придется ориентироваться по
карте.
Еще я пытаюсь писать. Я опять перечитываю записи, которые делал во
время бесед с бабушкой. Я вспоминаю ее, теперь совсем почти ослепшую,
терпеливо сидящую на кровати и только слушающую телевизор.
Как она радовалась, когда я приезжал к ней, садился рядом и спрашивал о
ее жизни. Я еще верил тогда, что напишу об этом. Я привозил с собой
диктофон, блокнот, немного фруктов или какое-нибудь пирожное.
Мы пили чай, она щурилась над столом, почти на ощупь брала чашку и
шутливо материлась на себя, старую и не годную ни на что. А я подбадривал
ее, шутя вспоминал, как мы с ней лазили через забор на территорию закрытого
военного санатория, как устраивали запруды в весенних ручьях, как вместе
читали книжки, усевшись на поваленных осинах. Мы жили на самой окраине
Москвы, бабушка приезжала каждый день и, пока родители были на работе,
проводила со мной полдня в окрестных лесах, разыскивая кротовые норки, в
которых прятались лесовики, дупла с загадочными переметными, находя птичьи
гнезда и исследуя новые тропы.