"Валентин Костылев. Питирим (Роман, Человек и боги - 1) [И]" - читать интересную книгу автора

- Стой! Ты куда пошел?
- На берег... домой справляться.
- Полно! - засмеялся епископ. - Погости у нас. Келья найдется... По
твоему сану. Не бойсь, не обидим. Надо подумать мне, дабы с достоинством и
по своему мнению ответить вам. Обожди у нас, послушай нашего пасхального
благовеста... Что молчишь? Или не признаешь?
Епископ насторожился. Дьяк хитро скосил глаза на Александра с лукавой
усмешкой. Монахи задвигали белками в полуулыбке.
- В яму! - вдруг, перестав улыбаться, указал на Александра епископ.
Монахи подхватили старца под руки. Дьяк Иван вынул из ящика связку
цепей и пошел впереди...
Александр, гордо откинув голову, освободился от монахов и сам
двинулся за дьяком. Епископ неподвижно смотрел ему вслед.


III

Матерый кот, обнюхивая камни, брезгливо, с выбором, опускал наземь
лапы. В репейниках мелькала его усатая морда. Приблизился к решетчатому
окошечку земляной тюрьмы, потерся пушистою шерстью о железные прутья и,
блаженно закрутив хвост, проследовал дальше.
Железо, соединившее Софрона неразрывно с мокрой, осклизлой стеной,
лязгнуло; парень потянулся к своему рыжему приятелю, навещавшему его
каждодневно. Видно: большой двор, весь в траве, белую каменную стену, за
ней купол соборной колокольни. Посредине двора, под навесом, громадный
возок, в котором епископ совершает свой объезд епархии. Черный, с
выточенными из клена колесами, высокий, горбатый от вздутого над сиденьем
кожаного верха, а на задах - продолговатый белый крест во всю стенку. Сюда
и пошел, облизываясь, кот. Прыгнул внутрь и пропал.
Палит солнце. Благодатное тепло вливается даже в темничную яму.
Слышится несмолкаемый пасхальный трезвон.
Вчера один из приставов, скрытый раскольник, дал Софрону нож -
"приять смерть". Жизнь потеряла цену. Тяготила многих. Мечта о смерти
витает в подземелье, как некая незримая птица. От ее крыльев холодно. И
тянется откуда-то, словно из могилы, нудная, глухая песнь, застревая в
паутинах под сводами:

...В леса темные из палати
Иду я в светлые обитати.
Гряду из граду в пустыню,
Любя зело в ней густыню.
Меня сей мир не прельщает,
Народ он отягощает...

Прислушиваясь к этому пенью, Софрон с горечью думал: "Всуе чахнет
мужицкая сила". И он ясно представил себе на необъятном пространстве Руси
мрачное полчище изб, словно дым, источающих из себя мысли о смерти. Томила
жестокая ненависть Софрона. Он вспомнил слова Димитрия Ростовского,
сопричисленного, по слабоумию или воровским расчетам, а может и по ошибке,
православною церковью к лику святых. В дни Петрова же владычества он