"Вольфганг Кеппен. Смерть в Риме" - читать интересную книгу автора

бытием, он не такой умеренный, он не так хорошо дозирован, он терзает
глубже, этот древний страх, когда в тебе вызывают дрожь шорохи леса,
небесные просторы, облака-странники, - вот что хотел воспеть Зигфрид, но
это ему совсем не удалось, и потому, что не хватило сил, он чувствовал
себя теперь слабым и малодушным, он чуть не плакал, а Кюренберг был в
хорошем настроении и хвалил симфонию. Зигфрид восхищался Кюренбергом: тот
подчиняется нотам и вместе с тем управляет ими своей дирижерской палочкой,
однако бывали мгновения, когда Зигфриду казалось, будто Кюренберг
совершает над ним насилие. И тогда Зигфрид сердился, оттого что не
защищается. Но он не мог: Кюренберг умел и знал столь многое, а Зигфрид
учился мало и в теории сильно отстал. Кюренберг разглаживал, расчленял,
акцентировал партитуру Зигфрида: то, что было для Зигфрида смутным
чувством, поисками какого-то звучания, памятью о каком-то саде еще до
всякого рождения, близостью к правде вещей, которая могла быть только
нечеловеческой, - все это под дирижирующей рукой Кюренберга становилось
человечным и прозрачным, музыкой для высокообразованных слушателей, однако
Зигфриду она казалась чуждой, он был разочарован, ведь укрощенные
дирижером чувства стремились к гармонии, а его именно это и беспокоило, но
в конце концов артист в нем победил, и его стало радовать точное и чистое
звучание инструментов и та тщательность, с какой сто мастеров знаменитого
оркестра исполняют его сочинение.
В зале росли лавры в зеленых кадках, а может быть, это были олеандры; в
крематории стоят такие же растения, и при взгляде на них даже в летнюю
жару невольно вспоминались холодные зимние дни. "Вариации на тему смерти и
цвета олеандров" назвал Зигфрид свое первое крупное произведение - септет,
который так и не был исполнен. Сочиняя септет в первой редакции, он
вспоминал смерть своей бабушки, единственного человека в семье, которого
любил, - быть может, оттого, что она прошла такой чуждой и тихой через
шумный дом его родителей, где постоянно толпились люди и громыхали
походные сапоги. А какой торжественной и скорбной сделали ее кремацию!
Бабушка была вдовой скромного пастора, и, если бы она могла видеть, ей
вовсе не понравились бы та высокая техника и комфорт, та напыщенная и
бесчувственная проповедь, с коими ее гигиенично и удобно выпроводили на
тот свет; и венок и крикливый бант со свастикой, присланный каким-то
женским союзом, были бы ей, безусловно, неприятны, хотя при жизни она
никогда не высказывалась против.
Однако во втором варианте септета Зигфрид уже старался выразить что-то
более общее, сумеречное, тайный бунт, мерцающие, глухие и смутные
романтические ощущения, а из музыкальных фраз, насыщенных мятежным
упорством, словно возникал обвитый розами мраморный торс юного воина или
гермафродита среди развалин горящего оружейного склада; этот образ выражал
мятеж Зигфрида против окружавшей его действительности: лагерей для
военнопленных, оград из колючей проволоки, против пресловутых
соплеменников с их нудными речами, мятеж против войны, виновниками которой
он считал таких людей, как его родители, против всего своего отечества -
оно было одержимо чертом, и черт его уже побрал. Всех их Зигфрид хотел
разозлить и попросил Кюренберга, дирижера, известного раньше в Германии, а
теперь - об этом Зигфрид прочитал в английской газете - жившего в
Эдинбурге, прислать ему образцы двенадцатитонной музыки; эта манера
композиции считалась нежелательной на родине Зигфрида в дни его ранней